Сергей Абрамов - Мир приключений, 1989

— Отправьте туда, где поинтереснее.

Епифанов поднялся со стула, заняв сразу полкомнаты, и сказал загадочно, указывая на стол, где лежали удачно выкинутые Гольбой кости:

— Самое интересное — здесь! Всё, — продолжал он, рассовывая по карманам авторучку, ключи, записную книжку. — Я в прокуратуру. Кантария отрабатывает жилой сектор. Зураб едет в школу. И прошу учесть, чтобы потом не было претензий со стороны заказчика: вполне может так случиться, что ничего интересного в ближайшее время не будет. Всяких там гонок-перестрелок… Не кино. Работа у нас нудная, муторная и кропотливая. Копаем себе с разных сторон потихоньку, а бывает, выроешь здоровую яму, гору земли перелопатишь, а там — ничего. Шиш.

На этой мажорной ноте он удалился, но, казалось, пол еще какое-то время дрожал под его шагами, как перрон после прошедшего поезда.

Гольба задумчиво потеребил усы и осведомился:

— Со мной поедешь или отвезти тебя к Нестору?

— А что значит «отрабатывает жилой сектор»?

— Это значит, что он со своими оперуполномоченными ходит по квартирам и широким бредешком ловит мелкую рыбку: может, кто чего видел, может, кто чего слышал.

Поразмыслив, я выбрал школу. Но тут же самокритично отметил, что, наверное, пренебрегаю буднями милицейской работы. Что моя задача не след найти, а описать, как его ищут. Конечно, в школе можно узнать что-нибудь любопытное про Зазу и его окружение, но ведь по-настоящему копают, по выражению Епифанова, Кантария с помощниками…

Отметив это, я все-таки слабовольно поехал с Зурабом.

Были каникулы. И поэтому Циала Абасовна, классный руководитель восьмого (теперь уже девятого) «Б», вела экскурсию, как по местам прошедших боев.

— Заза обычно садился за самый последний стол в ряду, вон там, у окна, — говорила она. — Последние два года он все хуже и хуже учился, ничего не хотел делать. Это после смерти отца началось, как будто что-то сломалось в парне. Действительно, такая глупость! Нугзар совсем молодой был, сорок лет. И на тебе — инфаркт! Конечно, им с матерью тяжелей стало жить, но дело ведь не только в этом. Цуцунда ничего на сына не переложила, все на себя взяла… Вот и недавно: предлагали мы ему после восьмилетки в ПТУ пойти — все-таки стипендия, да и профессия сразу в руках. А она ни в какую. Плакала тут: пусть дальше учится, может, в институт поступит, образование получит.

Циала Абасовна со скорбным изумлением, как бы и сейчас еще поражаясь материнской слепоте Квицинии, изломала брови:

— Какой институт, еле-еле тройки вытягивал! Я уж его стыдила: «Заза, — говорю, — отец твой уважаемый человек был, бригадир, передовик, а ты кем будешь!» И знаете, что он мне однажды ответил?

— Космонавтом? — усмехнулся Гольба.

— Нет, — горестно поджала губы учительница. — Директором мясокомбината!

Зураб сунул руку в карман, вытащил две костяшки, спросил, будто бы между прочим:

— Никогда не видели у Зазы такого?

Лицо у Циалы Абасовны сразу поскучнело:

— Видала ли я? Да вы лучше спросите, был ли у меня в этом учебном году хоть один день, когда я этих проклятых костяшек не видала! Начиная с прошлой осени, полшколы просто с ума сошло, что ли! С пятого по десятый — все играют, как зараза какая-то. И кто только принес это к нам? У них это называется «зари».

— Значит, вы были в курсе, что ваши ученики занимаются игрой в кости? — уточнил протокольным голосом Гольба.

— А как же! Да у меня их дома целая коллекция! Но сколько ни отбирай, они новые приносят. Наверное, во всем Сухуми уже ни одной детской игры с костяшками не осталось, которую бы они не разорили.

— А в чем причина такого повального увлечения? — спросил я.

Она окинула меня задумчивым взглядом и ответила нехотя, словно я вынуждал ее признаться в собственном грехе:

— Причина та же, что у всех прочих азартных игр: надежда выиграть.

— Ну, азартные игры не сегодня придуманы, — продолжал я настаивать, — а ведь вы говорите, это только недавно началось. Не в ножички же играют, не в слона, не в молчанку… Может быть, это и среди взрослых так же распространено? — повернулся я к Гольбе.

Он отрицательно покачал головой.

— У нас в республике за азартные игры на деньги предусмотрена уголовная ответственность. Но наступает она только с шестнадцати лет…

— Так в чем же причина? — снова спросил я у учительницы. И добавил, пытаясь скрасить свою настырность улыбкой: — Извините, профессиональная привычка — желание обязательно докопаться до корней.

Циала Абасовна молчала, опустив глаза. Я видел, что ей тягостен этот разговор.

— Причина… — сказала наконец она. — Я ведь не социолог. Я всего лишь учительница… Вам, приезжему, это, наверное, трудно будет понять, но у нас, на юге, встречаются люди, которые не считают нужным скрывать, что у них есть деньги. Много денег. Потому что, кажется им, деньги и нужны для того, чтобы другие люди видели, как их у тебя много… Я вам не буду сейчас говорить, что они позорят нашу республику, что из-за таких, как они, чуть не каждого грузина, абхазца, свана, мегрела считают заведомо жуликом и подпольным миллионером. Я вам только скажу, что других гораздо больше. Тех, кто строит дома, пашет землю, работает на заводах! — Она подняла на меня гневный взор, на щеках ее горели два пунцовых пятнышка. — Вам я это могу объяснить, детям — нет. Когда у одного отец, как у Зазы, крановщиком работает, а у другого…

— …директором мясокомбината, — тихонько подсказал с ироничной усмешкой Гольба.

— Да, — с вызовом согласилась она. — И этот самый директор, между прочим, не за решеткой сидит, а в своем кресле — процветает и благоденствует. И сыночек его с первого класса ходит с японскими часами, а к пятнадцати годам у него есть все: мопед, моторка, импортный магнитофон. И карманные деньги. Я ответила на ваш вопрос?

— Не совсем. — Я пожал плечами. — Мне неясно только, зачем играет сын директора мясокомбината?

Циала Абасовна посмотрела на меня в упор и тяжело усмехнулась:

— У нас говорят: беден не тот, у кого ничего нет, а тот кому мало того, что у него есть.

— Ну, хорошо, — прервал нашу философскую беседу Зураб. — Меня, например, сейчас другое интересует: по каким правилам они играют, на что, какие ставки?

— Правила простые — дальше некуда. И это самое отвратительное, — устало ответила учительница. — Потому что даже здесь им не приходится думать, напрягать мозги. Кидают две костяшки по очереди; у кого больше, тот и выиграл. А на что играют Началось вроде бы с пустяков. Знаете, есть такой польский, кажется, журнал «Стадион»? В нем перед прошлым футбольным чемпионатом печатали коллективные портреты знаменитых сборных команд. Ну, мальчишки у нас все помешаны на этом футболе, покупали журналы в киосках «Союзпечать», вырезали картинки, вешали на стенку. Потом одно время все про них забыли, а тут вдруг вспомнили опять — и началось. Сначала менялись ими, потом стали менять картинки на футбольные мячи, на книжки — да мало ли на что! А потом стали и продавать. Закон рынка: спрос определяет предложение. У меня волосы дыбом встали, когда я в первый раз услышала эти цены: по тридцать, по сорок рублей за картинку! Ну и, разумеется, больше всего картинок оказывалось у тех, у кого больше было денег. Вернее, кому больше денег доставалось от родителей. Короче, при продаже один получал картинку, другой — деньги. Но обоим хотелось и деньги, и картинку. Вот тут, кажется, и началась игра в «зари»…