Евгений Иорданишвили - «На суше и на море» - 64. Фантастика

— Знаю. Очень торием богаты. В Академии удивляются, говорят, что слишком большая насыщенность.

— И больше ничего не говорят?

— А что должны говорить?

— Мало ли что… Например, что обогащение песков произошло искусственным путем.

— Шутите, Игорь Петрович! — не выдержал Мергенов. — Кто же их обогащал?

— Может быть, тот, кто построил Город Железных Пещер. Или тот, кто перекрыл русло древнего Узбоя и заставил Аму-Дарью течь вместо Каспийского в Аральское море.

— Сказка какая-то!

— Похоже, — согласился Игорь Петрович, — но когда в сказке есть огненные столбы, адский пламень и прочие признаки ядерных взрывов, к такой сказке, коллега, можно отнестись и несколько серьезнее, нежели просто к мифическому Харуту.

— Неужели там были люди?!

— Может быть, да, а может, кто-то другой…

— Космические пришельцы?! — Мергенов от волнения даже привстал, опираясь руками о колени. — Космический корабль?…

— Ша! — сказал Игорь Петрович. — Нет там никакого корабля. Кто торопится есть горячий плов, тот обжигается и выплевывает его обратно. И в результате остается голодным. Не станем уподобляться торопливому и пока закончим нашу пресс-конференцию.

— Игорь Петрович! — взмолился Мергенов. — Расскажите хоть, что это за Город Железных Пещер, о котором вы упоминали!

— Устал я немного… Ты, вот что, сходи в Академию… Я им кое-что рассказал — на пленку записали. И планчик набросал. На всякий, так сказать, случай… Жаль, что во время подземного путешествия со мной бумаги не было… Ты, кстати, сумку мою полевую сохранил?

— Я ее не брал!

— Как не брал! Около тебя лежала. В шалаше, рядом с ружьем.

Мергенов виновато вздохнул.

— Сгорел шалаш, Игорь Петрович… Не заметил я сумки.

— И пиджак сгорел?!

— И пиджак… Что-нибудь важное там было?

— Нет, — сказал Игорь Петрович устало. — Теперь это уже не существенно… — Он немного помолчал и спросил! — Помнишь, ты об отце своем говорил? За что его?…

— Я точно не знаю. Он ведь так и не вернулся… Вроде, помогал он тем, кого несправедливо обвиняли, находил оправдательные мотивы… Мне Светлана Леонидовна говорила. Она знала его.

— Какая… Светлана Леонидовна?… — голос Игоря Петровича изменился и дрогнул.

— Самарина. Директор Института минералогии.

— Вот оно что…

Они замолчали. Игорь Петрович закрыл глаза и лежал неподвижно, только пальцы его худой, костистой руки быстро-быстро шевелились, словно перебирали нечто невидимое для Мергенова. А тот смотрел на эти пальцы и каким-то подсознательным чувством понимал, что сказал сейчас что-то очень важное для Игоря Петровича. Но что именно, он не знал.

— Вот оно что… — повторил Игорь Петрович.

Быстрые четкие шаги в коридоре замерли у двери.

Мергенов обернулся. В дверях стояла женщина. Она тяжело дышала, прижимая руку к сердцу, и солнце из коридорного окна пылало на ее голове бронзовым костром.

Несколько секунд царило молчание.

Мергенов глянул на Игоря Петровича и увидел еще более заострившееся лицо и улыбку на серых губах, мучительную и жалкую. Смутно догадываясь о чем-то, он поднялся и пошел к выходу, почему-то сдерживая дыхание.

Женщина шагнула в палату. Глаза ее остановились на Мергенове. Он ответил ей понимающим взглядом. Выходя, он споткнулся на пороге.

— Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! — сказал за дверью Игорь Петрович.

— Не надо позы, Иг! — ответил низкий, знакомый Мергенову голос. — Ты всегда любил позу… Почему ты не прочитал мое письмо?… Зачем ты сменил фамилию?… Зачем скрывался?…

— Мне надо было самому разобраться во всем, Светлана.

— Долго же ты разбирался, друг мой…

— Мне было трудно.

— В одиночку всегда труднее, особенно если создавать искусственно трудности… И одиночество.

— Чем длиннее путь, тем желаннее цель.

— Лучше без афоризмов, Иг… Ты заблудился на своих длинных дорогах. Что ты нашел?

— Я нашел монацитовый песок.

— Ты хочешь оскорбить меня?

— Прости… Я нашел себя. И ты вот… вернулась… Я очень ждал тебя все эти годы, Светлана!..

В комнате прозвучало сдавленное рыдание. Мергенов осторожно прикрыл дверь.

Они медленно погружались все глубже и глубже. Зеленоватый свет поверхностных вод сменился густыми сумерками. Отмечая свой путь вспышками холодного света, мимо проносились глубоководные рыбы. Николай Бетехтин взглянул на шкалу радиолота. Шестьсот метров… Он включил нашлемный прожектор и перевел гидрореактивный ранец на горизонтальный «полет». Сергей Трускотт, плывший в десяти метрах позади, проделал то же самое. Исследователи быстро помчались на юго-восток, к подножию материкового склона. Одетые в легкие скафандры, в шлемах, украшенных отростками антенн, они сами были похожи на диковинных морских животных. Третий, смуглый гибкий юноша, которого товарищи звали Володей, не имел скафандра. На его лице была лишь прозрачная полумаска, от нее тянулся гибкий шланг к заплечному баллону. Обнаженное мускулистое тело юноши казалось здесь, на огромной глубине, чем-то противоестественным. Но в этом не было никакого чуда: юноша был одним из тех первых людей, кто сменил воздушную стихию на прохладный сумрак океана. Несколько лет назад, завершив биологическое образование, Володя подвергся сложной операции, сообщившей его организму замечательные свойства. Без вреда для здоровья он мог нырять на глубину до двух километров. Сразу же после этого у него, как и у китов, сердцебиение становилось гораздо реже. Кровь начинала снабжать кислородом только мозг и органы чувств. Дыхательный центр резко снижал свою чувствительность к углекислоте. Главное же, что позволило человеку проникнуть в глубины океана, — это подобранный с необычайной точностью состав глубоководной газовой смеси для дыхания.

Но зато Володя лишился возможности подолгу бывать на суше. Впрочем, ученые обещали «усовершенствовать» его организм. Перед Володей открылся совершенно новый мир с его богатейшей жизнью и причудливыми обитателями, так не похожими на сухопутных. Он постигал природу океанских животных и рыб, слушал их голоса, и постепенно в его сознании складывался величественный образ Мирового океана, почти недоступный восприятию земных исследователей. И теперь Володя ввел в этот мир Николая и Сергея, с которыми учился когда-то в Палеоинституте.

Вскоре они достигли подножия Мадагаскара. Из черно-зеленой тьмы выступил материковый склон, усеянный актиниями, вокруг них роились стайки крохотных рифовых рыбок, отливавших всеми цветами радуги. Бетехтин и Трускотт выключили двигатели и плавно опустились на дно. Володя стремительно скользнул вдоль склона к самому краю материковой отмели, туда, где она круто обрывалась в бездонные глубины океана.