Александр Крашенинников - Поиск - 92. Приключения. Фантастика

— …так что, Надюш, прости меня, сегодня не получится. Давай завтра. Я завтра тебе позвоню, и мы обо всем договоримся.

— А Саша? — Глаза Нади были полны слез.

— Привет ему передай, поцелуй за меня. Он уже здоровый, наверное, вымахал. Его, наверное, сейчас в не узнаешь, какой парень стал.

— Ну что ты говоришь? — Надя всплеснула руками и вытерла слезы. — У Саши уже дочке восемь лет, он скоро сам дедушкой станет, а ты — парень. Владик, что с тобой?!

«Вот так. Я к тому же и дед! — воскликнул мысленно Равин. — Давай, многодетный отец, уноси ноги, пока не испортил жизнь людям. Заканчивай встречу и уходи».

— Я пойду, Надюш, — Равин отвернулся и направился к двери.

Обуваясь, мельком посмотрел в большое зеркало, поправил редкие седые волосы, отметил, что лицо осунулось и здорово постарело, и выглядит он лет на пятьдесят. «Замотался совсем, — подумал он. — Еще и эта жизнь, и Надя в ней… И бегу я от того, к чему невозможно вернуться».

Он готов был разорваться на две половины: сердце колотилось в груди, а рассудок хладнокровно рвал неизвестные раньше душевные нити, гоня прочь из квартиры. Равин подчинился рассудку. На пороге, уже распахнув дверь, он оглянулся, не смог не оглянуться. Надя стояла рядом, и ее серые глаза… Он видел только глаза, которые оказались близко-близко… Равин отключил рассудок и приник к теплым мягким губам… Он понимал, это его последний поцелуй, и вложил в него все, что может вложить человек, прощаясь со своей юностью…

На улице, особо не думая, куда направляется, пытаясь привести в порядок разгоряченные мысли, он вспомнил свое лицо в зеркале — осунувшееся, постаревшее, — и вдруг понял: как такового двойника у него нет, потому что в зеркале он видел себя, видел таким, какой он здесь, пятидесятилетним. Он находится в своем будущем! Эта мысль пришла как озарение, и она многое объяснила: изменения в городе — за 15–20 лет можно перестроить его довольно основательно; брак со Светланой — он действительно собирался сделать ей предложение; взаимоотношения с Надей — за такой большой срок всякое могло произойти. Но, несмотря на радостное возбуждение, охватившее Владислава Львовича, что-то мешало ему насладиться открытием, какая-то маленькая деталь, словно засевшая в ладонь заноза. Наконец он понял, что его смущает — книги в книжном шкафу. Как бы ни изменилась жизнь в будущем, какие бы перемены ни наступили, Толстой, Чехов, Достоевский, да не только классики, но и лучшие из его современников должны уцелеть, пройдя сквозь сито времени, должны уцелеть их книги, не могут они исчезнуть бесследно. И тут же другая мысль пришла вдогонку: «Что же это за будущее, если в прошлом я погиб?!» Пораженный этой мыслью, Равин остановился как раз посреди проезжей части улицы, которую переходил.

Сердитый гудок автомобиля заставил его перебежать на другую сторону дороги и вернул в действительность.

Итак, он, живший там, и он, живущий здесь, — один и тот же человек, находящийся в двух параллельных жизнях с двумя совершенно независимыми уровнями сознания. Если мозг в момент гибели одного перебрасывает его сознание на другой уровень?.. Наложение двух сознаний — верное сумасшествие. Так, наверное, и сходят с ума… Но что-то он не слышит в себе второго, нет знаний, нет памяти о прожитом. Второе сознание подавлено?..

Равин от бессилия разрешить загадку до боли сжал кулаки.

«Да что я, в самом деле, как испорченный патефон, зациклился на одной теме! — подумал он. — Обживемся — разберемся. Надейся на себя, Владислав Львович! Никто другой не скажет, куда тебя занесло».

И тут же мозг озарила другая мысль, четкая и ясная, заставившая его буквально вспотеть: если там, в другой жизни, он погиб, ему некуда возвращаться, он остается здесь навсегда! Назад дороги нет. Нет и не будет…

Равин несколько минут, ничего не видя, шагал через площадь к вокзалу, натыкаясь на автомобили, толкая людей, идя напролом сквозь плотную толпу провожающих и встречающих.

«Да черт с ним, с возвращением! — сказал Равин сам себе, гоня прочь пробравшуюся в сердце холодную пустоту отчаяния. — Не назад, так вперед! Жизнь продолжается! Я не один в двух жизнях, Надя тоже… И, как видно, не только мы двое. Вон сколько народа вокруг, целое столпотворение…»

Равин остановился. Он находился в гуще большой толпы. Все, обмениваясь маловразумительными репликами, смотрели в небо. Равин тоже посмотрел вверх, ничего, кроме звезд, в ночном небе не увидел, пожал плечами и, протискиваясь между людьми, стал подниматься по ступеням крыльца. И в этот момент несколько человек одновременно охнули, и раздался возглас:

— Вот она!!!

— Смотрите-смотрите! — закричали вокруг. — Шаровая молния!

Народ отхлынул назад, кто-то кубарем покатился по ступеням. Равин остался один на крыльце.

— Берегись! — крикнули ему из толпы.

Равин поднял глаза. С крыши, как дождевая капля с карниза, сорвался маленький огненный мячик и падал прямо на него. Равин в оцепенении уставился на стремительно приближающийся ярко-желтый искрящийся шар и понял, что не может сдвинуться с места, прикованный неведомой силой.

— Берегись!!! — закричали сзади.

И в этот момент шар взорвался с оглушительным треском. Волна неимоверного жара ударила Владиславу Львовичу в лицо, он закрылся руками, мир вокруг исказился и померк…

…в следующий миг перехватило дыхание от налетевшего из тьмы пронзительно-холодного, яростного ветра. Равин повернулся к ветру спиной, убрал от лица руки, еще секунду назад обдаваемые жаром огня. Сердце гулко ударило в груди.

…Забайкальский военный округ. Дивизия ракетных войск стратегического назначения. Центральная площадка. Справа и слева рыжие четырехэтажные корпуса казарм, между ними плац. От плаца через небольшой проулок начинается «выход на Невский» — лестница, на которой он стоит, огороженная массивными декоративными черными цепями и потому так прозванная. Лестница упирается в двухэтажный солдатский клуб. Весь второй этаж клуба занимает оркестр штаба дивизии. А холодно потому, что стоит зима, зима забайкальская, с крутыми морозами, дикими ветрами.

Равин осмотрел себя и с удовлетворением отметил наличие офицерской шинели, в которых ходили все оркестранты-срочники, опять же офицерские яловые сапоги, а вот перчатки на руках солдатские, коричневые, однослойные. Тут только до него дошло, что кто-то очень длинно, вычурно, перемешивая мат с музыкальным жаргоном, произносит вдохновенную речь в его адрес.

— …Сява!.. твою мать! Я уже два часа как с верзошника слез, а ты… Жду тебя, как дятел!.. Где тебя носит, жмурик невостребованный?! Мы идем к Бэну кирять или не идем? Совсем… что ли? Слух вместе с нюхом потерял?!

На крыльце стоял здоровенный битюг, закадычный армейский друг его, Бэбел.