Наталья Шитова - Отступник

— Кшан, прости меня! — завыл Цьев, понимая, что его неосторожность чуть не стоило им обоим жизни. Схватив брата за руку, он взмолился: — Прости меня!!

— Да чтобы тебя разорвало! — разъярился Кшан, выдергивая руку. — Как ты вообще туда попал?!

— Я упал прямо сверху, с дерева сорвался, — пролепетал Цьев, вставая и отплевываясь от воды. — И закрутило, закрутило…

В ожидании сурового разноса Цьев вжал голову в плечи. Конечно, рука у Кшана не такая тяжелая, как у отца, но Цьеву все равно мало не покажется… Однако брат почему-то не спешил вымещать на младшем свой несомненный гнев. Цьев открыл глаза, поднял голову и с опаской взглянул на Кшана, удивляясь, почему брат не только не трогает его, но и вообще молчит.

Кшан едва дышал. Цьев увидел, какой брат бледный, лицо перекошено злостью, глаза потемнели, такие гневные… Кшан осторожно вздохнул, словно вслушиваясь в себя, потом глянул на Цьева, прищурился, поднял руку, и малыш в ужасе зажмурился, упал на колени:

— Не бей, Кшан, милый, я больше не буду!

— Отцу пообещай! — буркнул брат и больно схватил лешонка за ухо.

— Кшан, пожалуйста, только отцу не говори!!! — взвыл Цьев.

— Непременно скажу! — сдавленно пробормотал Кшан, и вдруг пошатнулся. Глаза его закатились, он осел на землю и скорчился.

— Кшан, ты что? — испугался Цьев. Он полагал, что брат непременно отвесит ему еще пару затрещин, и приготовился к этому, но, увидев посиневшие губы Кшана, лешонок перепугался куда сильнее.

— Вода… Великий Нерш!.. Ты же знаешь, Цьев, эта вода… — произнес Кшан и упал на бок. Изо рта и носа его хлынул настоящий поток мутной воды.

Да, Цьев знал. Большой и сильный Кшан не мог выносить воду Нерша. Он хорошо плавал, но стоило лишь Кшану глотнуть немного воды из Нерша, как ему немедленно становилось плохо. Брат страдал от того, что священная река так недобра к нему и недоумевал, чем и когда он провинился перед великим Духом.

— За что мне такое? — на глазах Кшана выступили слезы. — Я наполнен водой, как человеческий водопровод… Надо же было так наглотаться… И почему же так плохо? Шеп сказал, что это… ал-лер-гия…

Ал-лер-гия… Какое красивое слово! Но красивые человеческие слова почти всегда обозначают что-то гадкое. Причем, чем слово красивее и загадочнее, тем для леших оно опаснее, в этом лешонок был уверен. Поэтому в ответ брату Цьев громко заплакал. Кшан приподнялся на локте и невесело усмехнулся:

— Не реви. Если Нершу угодно было наслать на меня эту аллергию… придется терпеть, что же тут поделаешь…

Кшан закашлялся с хрипом. Вода с напором вырвалась у него изо рта, мутная, розоватая от крови. Кшан со стоном отполз от лужи на траве и без сил упал на живот. И Цьев, размазывая по лицу слезы, вскочил и присел рядом, несмело обняв брата за шею.

— Прости меня!.. Кшан, милый, пожалуйста!

— Да ну тебя, Цьев… Ты же чуть не утонул, гадкий лешонок!.. — задыхаясь, прошептал Кшан. — Хорошо, я услышал твой вопль… Но ведь я оказался рядом совершенно случайно! Ты мог сгинуть в омуте, и мы никогда не узнали бы, куда ты пропал! Неужели ты думаешь, что твоя смерть порадовала бы кого-нибудь из нас?

Нет, так Цьев ни в коем случае не думал.

— Накажи меня, Кшан! Хочешь, отдери за уши, только не говори отцу, он меня прибьет!

— Прибьет, верно. Поделом тебе… — Кшан устало закрыл глаза. — Ох, как плохо… Домой мне сейчас самому не добраться…

— Позвать отца? — несмело предложил Цьев.

— А ты думаешь, меня отец по головке погладит? И как мы будем ему объяснять, за каким дьяволом меня понесло в водоворот? — скривился Кшан.

Цьев сначала не понял, что Кшан решил скрыть от отца это происшествие. А когда смысл слов старшего брата дошел до него, благодарность к доброму Кшану и мучительный стыд за свою неосторожность переполнили его. Он горько заплакал, размазывая слезы по лицу. Кшан с горькой улыбкой смотрел на малыша:

— Мне достаточно воды и без твоих слез. Прекрати нытье. Хочешь, чтобы никто ничего не узнал?.. Тогда найди Шепа и пришли его ко мне.

Цьев согласно закивал.

— Ничего отцу не говори, только шуму будет… Да что ты головой трясешь? Все ли понял?

— Кшан, милый, все-все понял! — выпалил Цьев, обнимая обессилевшего брата. — Я люблю тебя, Кшан!

Оглядываясь на свернувшегося в комочек брата, Цьев помчался по большому оврагу.

Прошедшей весной сородичи построили в овраге несколько легких летних землянок. Опытные охотники и рыбаки жили здесь все лето вдали от Логова, заготавливали шкурки, коптили рыбу, девушки сушили травы. И именно в этом селении сейчас должен был находиться Шеп.

Перед построенными полукругом землянками Цьев увидел собравшихся вместе нескольких пожилых леших. Отец, высокий, седовласый Зайг, один из наиболее уважаемых старейшин рода, тоже был там. Он говорил, его почтительно слушали. Недаром лешие в Логове давно называли его Большим Зайгом. Несмотря на уже солидный возраст, Большой Зайг был еще очень силен и крепок телом, на покой ему было еще рано, и он всегда принимал самое деятельное участие во всем, чем занимались охотники рода.

Цьев очень любил отца, но панически боялся его гнева. Старшая сестра Хора давно была взрослой, и отец относился к ней, как к равной. Девятнадцатилетний Кшан был уже мужчиной, и отцу не приходилось его воспитывать. Пятнадцатилетняя Еса слушалась отца беспрекословно, и Цьев даже не помнил, чтобы Большой Зайг когда-нибудь бывал ею недоволен.

Вся забота, все воспитание, а значит и все шишки сыпались на непоседливого, хитрого и неугомонного мальчишку. Цьев даже подозревал, что он, как самый маленький, навсегда обречен находиться под неусыпным покровительством властного отца.

Несмотря на то, что все дети Зайга были рождены разными лешухами, семья была дружной. Отец умел быть нежным и ласковым с детьми, и старшие лешата ощутили это на себе. Но доля Зайгу выпала невеселая. Овдовев в четвертый раз, Большой Зайг все чаще и чаще бывал суровым и резким. Скорее всего, он просто опасался, что старость все ближе, и что он скоро станет неспособным уберечь и защитить детей, не успеет вырастить из младшего сына настоящего лешака… Поэтому дисциплину Большой Зайг установил железную. Непослушания, а тем более такого опасного и легкомысленного, которое сегодня учинил его младший лешонок, отец не простил бы.

Несмело выйдя из-за крайней землянки, Цьев пошел вперед, делая вид, что все в порядке. Он уже почти миновал увлеченных спором мужчин, но резкий оклик отца заставил его вжать голову в плечи:

— Цьев, ко мне!

Подавив вздох, Цьев повернулся и пошел на зов.

Отец смотрел более, чем строго. Под смуглой обветренной кожей поигрывали еще крепкие мускулы. Седые волосы его были убраны наверх, обнажая крупные, вытянутые вверх и поросшие седой щетиной уши. Не потерявшие еще сочный изумрудный цвет глаза смотрели требовательно и сурово: