Кирилл Кудряшов - Черное безмолвие

— Но… — растерянно бормочу я, пораженная таким потоком слов, тем более, на такую тему. — Ты видел, что случилось с Серегой? Мы молились… Мы все молились, и он очнулся.

— Я не молился. — отвечает Марат. — Я всего лишь просил Дьявола отнестись к Сереге попроще, когда тот предстанет перед ним в аду. Рая нет, Ира, есть ад! А рай ушел вместе с Богом, улетел следом за ним. А Серегу спас не Бог — ему давно плевать, живы мы тут все, или сдохнем, надышавшись радиоактивной пыли!

— А кто? Кто тогда? И почему он не спас Толю? Почему позволил ему умереть?

— Потому, что его с нами не было. — отвечает Марат. — И я уверен, что белый волк — тоже его работа, вот только не знаю, зачем он прислал его к нам. Но никогда не спрошу об этом — теперь я верю, Эзук знает, что делает.

Марат направляется к Снегоходу, садится за руль, и только тогда оборачивается ко мне.

— Ты так и будешь стоять посреди Безмолвия, ждать, пока Господь заберет тебя? Говорю тебе еще раз, ты ему нужна, как ежику футболка! А вот Толе была нужна, поэтому он и подорвал эту тварь. Не ради нас, Ира, ради тебя! На меня ему было насрать точно также, как Богу на нас обоих!

Двигатель снегохода взвывает, оглашая Безмолвие своим рокотом, и Марат срывается с места. Постояв секунду, я бросаюсь к своей машине, и следую за ним.

Марат прав, по крайней мере, на счет Толи. Он погиб, защищая меня, и я буду полной идиоткой, если сделаю его жертву напрасной. Это мой бой — Мадьяр похитил моего сына, но ребята последовали за мной, чтобы помочь. Они могли и не делать этого — в эгоистичном мире Безмолвия никто бы их за это не осудил, даже я, но они пошли со мной. Нет, за мной… И Толя погиб ради меня, хотя это был мой бой… Или и его тоже? За что сражался он? За меня? За моего Колю? Или за Безмолвие, в котором объявилась новая сила — Мадьяр, и его бегуны, жаждущие покорить мир?

Но тем не менее, умереть сегодня в объятиях аморфа должна была я… И я больше никому не позволю отдавать за меня свою жизнь…

Когда-то давно ставший в последствии легендарным писателем, Сергей Лукьяненко писал: «Друзья или предают, или умирают…» За сегодня я потеряла двоих — Катю, которая предала, и Толю, который… Лучше бы и он оказался предателем. Но больше я не допущу этого — бой за сына сольется для меня с боем за Безмолвие, и Мадьяр пожалеет, что встал на моем пути. Теперь я знаю, что мне нужно делать…

На подъездах к внешним постам, которые мы пролетаем на полной скорости, я догоняю Марата, и в открывающиеся перед нами ворота завода мы въезжаем уже вместе. Охрана на входе лишь кивает нам, молча указывая вперед, мол, проезжайте, не задерживайтесь. Странно — я привыкла к тому, что у меня требуют пропуск, и вообще проверяют я ли я…

В заводе царит всеобщее веселье и ликование, которое, впрочем, стихает, когда мимо радостных кучек людей проезжаем мы. Мы даже не пытаемся спросить, что происходит — все равно не ответят. А сейчас взгляды, устремленные на нас, какие-то особенно неприязненные и злые.

Кто в костюмах, а кто и без — самоубийцы, видимо считающие, что раз радиация не ощущается, то она и не убивает, все громко орут, обнимают друг друга и с чем-то поздравляют. Шум и гам, словно на базаре. Из обрывков фраз я понимаю, что отряд Мадьяра, закрепившийся в лесу на восточном направлении, разбит на голову, при чем малой кровью… Но причину того, что завод взорвал практически над своей территорией перехватчик, я все равно пока не понимаю. Впрочем, особых разрушений нет. Пластиковые метеовышки, естественно, разметало, хотя я не помню, устанавливали ли их вообще, после нашествия белок. По-моему всем было не до них. Стены периметра устояли, в чем можно было и не сомневаться — уж если Великая Китайская стена простояла… а черт его знает, сколько веков, то великая Новосибирская простоит еще много лет после того, как погибнет последний человек в стране. Ну это, конечно, при условии, что прямо по ней не шарахнет термоядерный заряд…

Я различаю в толпе медсестру, которую часто видела с Сашкой, и, спрыгнув со снегохода, подбегаю к ней.

— Где Сырецкий? В палате, или у себя?

Она смотрит на меня, словно таракан на тапок, но все же отвечает.

— В палате, минус третий этаж…

— Спасибо, знаю. — обрываю я ее. VIP палату, как и бегуний лазарет, знают все.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но тут вслед мне раздается звонкий женский голос:

— Бегунья, я надеюсь, ты не обвешана взрывчаткой?

— Что? — оборачиваясь спрашиваю я.

— У меня внизу ребенок, и если ты его хоть пальцем тронешь, я тебе глаза выцарапаю. — говорит мне в лицо девушка, лет двадцати от роду.

— Не надо, Надя… — дергает ее за рукав медсестричка, но уже поздно. Во-первых, девушку уже несет, во-вторых, к нам подтягиваются другие, а в третьих я начинаю понимать, что здесь происходит — причину бросаемых на нас взглядов, полных ненависти.

Легенды о том, что мы пьем кровь младенцев, бродили по заводу и окрестным бункерам всегда, но никогда их не принимали всерьез. И уж тем более никто не решался бросить подобный вызов кому-то из нас. Бегуны всегда были над людьми. Неприкасаемыми и в индийском смысле этого слова, и в американском. До тех пор, пока Катя не взорвала свою чертову бомбу в убежище. До тех пор, пока легенды, вдруг, не стали явью.

— Слышишь меня, бегунья? — продолжает сверлить меня взглядом девушка. Поняв, что дело пахнет керосином, спешивается и Марат… — И ты, бегун… вам лучше убраться отсюда подальше. Бегите в свое Безмолвие, иначе за вас возьмемся мы…

— Кто это, «МЫ»? — с нажимом спрашиваю я.

— Люди. — коротко отвечает она. — У многих из нас там, в убежище, погибли друзья и родственники.

Я делаю молниеносный выпад и хватаю ее за воротник куртки — эта идиотка без защитного костюма, и мне остается лишь надеяться, что она, как и многие другие, выбрались на поверхность чтобы порадоваться и поликовать лишь на несколько минут. Иначе через пару часов весь завод сляжет с лучевой болезнью.

— А теперь послушай меня. — вкрадчиво, но громко, говорю я, — Это не я подложила бомбу, и не он. Ту тварь, что сделала, мы убили, разрезали на мелкие куски, и сожрали на обед.

— Чушь! — выкрикивает стоявший рядом мужчина. — Я был на западной стене! Не верьте ей. Они разыграли там целое представление, и дали той бегунье уйти! Я видел!

— Она сумела уйти. — парируя я, — Но умерла через несколько минут. Один из нас отстрелил ей руку…

Однако, веры моим словам уже нет. Я понимаю, что проигрываю этот раунд — вокруг нас собирается толпа, по которой проносится не предвещающий ничего хорошего рокот. Нехотя я отпускаю воротник.

— Думай, что хочешь. — говорю я, собираясь уйти. — Но я скажу одно. Бегуны не враги заводу. Я тоже сегодня натерпелась немало, воюя, между прочим, и за вас тоже. И я обещаю вам всем, что я лично убью того, кто виновен в смерти ваших близких. Я убью Мадьяра…