Гарри Тертлдав - Одюбон в Атлантиде

Отыскав угольный карандаш, Одюбон начал делать эскиз. Едва уголь коснулся бумаги, художник понял, что рисунок получится хороший, даже отличный. Иногда его рука отказывалась понимать то, что видит глаз, думает мозг и желает сердце. Одюбон всегда делал все, что в его силах, как он и сказал Гаррису. Иногда это все оказывалось больше, чем в другие дни. А сегодня… сегодня был один из таких дней. Одюбону даже почудилось, будто он покинул тело и наблюдает со стороны за своей работой… за тем, как нечто работает, пользуясь его плотью.

Когда эскиз был завершен, художник так и остался стоять с карандашом в руке, словно не желая разжимать пальцы. И он действительно этого не хотел. Но добавить к рисунку было уже нечего. Он сделал все, что смог, и…

— Это одна из лучших твоих работ за долгое время, Джон, — даже лучше, чем дятел, а он и вправду чертовски хорош, — сказал Гаррис. — Я не хотел этого говорить, пока ты работал, боялся спугнуть твое вдохновение. Но этот рисунок, когда ты его раскрасишь, будет жить вечно. Значит, птица на листе окажется не в натуральную величину?

— Да. Придется сделать ее такой. — Когда Одюбон заговорил, ему тоже показалось, что он разрушает чары вдохновения. Но он заставил себя кивнуть и ответить так, как это сделал бы человек при нормальных обстоятельствах, — нельзя же вечно оставаться в состоянии экзальтации. Даже то, что ему время от времени удавалось это состояние испытывать, казалось особым Божьим даром. И он добавил: — И это правильно. Если птица маленькая, то она маленькая, и все тут. Те, кто увидит, поймут.

— Когда увидят такую птицу, поймут. — Гаррис не мог оторвать взгляд от эскиза.

А Одюбон спустился с небес на землю, делая наброски гинкго, сосен и папоротников для будущей картины. Это была уверенная работа профессионала, и она показалась ему бесконечно далекой от того вдохновения, что воспламеняло его всего несколько минут назад.

Закончив все необходимые эскизы, Одюбон снял с орла шкуру и выпотрошил его. Вскрыв желудок птицы, он обнаружил в нем куски полупереваренной и необычно темной плоти. Они издавали сильный запах, который навел его на мысль…

— Эдвард! Что тебе напоминает этот запах?

Гаррис присел рядом на корточки и принюхался. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы найти ответ, причем в характерном для него духе.

— Пирог с почками, Богом клянусь!

Ответ был не только характерным, но еще и правильным.

— Точно! — воскликнул он, хотя это блюдо не входило в круг его предпочтений. — И эти кусочки тоже похожи на кусочки почек. А это значит…

— Что?

— Я везде читал, что почки крякунов и жир возле них были—и есть — любимым лакомством краснохохолкового орла! Если у этой птицы желудок полон кусочков почек, то где-то неподалеку, где-то совсем неподалеку, должен быть — повторю, должен быть — крякун, на которого орел охотился.

— Если только он не завалил оленя или кого-то еще, — возразил практичный Гаррис.

В тот момент Одюбон едва не возненавидел друга — не потому, что тот был не прав, а потому, что мог оказаться прав. И то, что он обрушил грубый факт на сверкающую башню предположений Одюбона, представлялось самым жестоким поступком, на какой способен человек.

— Ладно, — сказал художник и, тряхнув головой, повторил: — Ладно. — Он собрался, наполняясь присущим ему упорством. — Нам ничего другого не остается, как только выяснить это, верно?

Два дня спустя, когда они забрались еще дальше на запад к подножию хребта Грин-Ридж, на помощь Одюбону снова пришло обоняние. На сей раз он без труда определил, какой именно запах донес до него ветерок.

— Фу! — фыркнул художник, сморщив нос. — Какая-то дохлятина.

— Это точно, — согласился Гаррис. — И, судя по вони, это кто-то крупный.

— Кто-то крупный… — Одюбон кивнул, безуспешно пытаясь унять возбуждение, пронзившее его электрическим разрядом, едва он это произнес. — Да!

Гаррис приподнял бровь:

— Ну да. И что с того?

— В Атлантиде не много крупных живых существ. Это может оказаться мертвый человек, хотя я надеюсь, что это не так, мертвый олень, лошадь или корова. Или это может быть… Эдвард, это может быть…

— Мертвый крякун? — Гаррис произнес слово, которое Одюбон не мог заставить себя выдавить сквозь зубы, сквозь надежды, — ведь, прозвучав, оно могло зачахнуть и погибнуть.

— Да! — повторил он, на этот раз гораздо решительнее.

— Что ж, в таком случае нам лучше остановиться и попытаться это выяснить? — Гаррис усмехнулся. — Никогда не думал, что в таком возрасте стану сыщиком. Это лишь доказывает, что ничего нельзя утверждать заранее, верно?

Путешественники привязали лошадей к сосенке возле тропы. Одюбон не опасался, что кто-нибудь украдет их, он просто не хотел, чтобы лошади куда-нибудь забрели. Насколько он знал, они с Гаррисом были единственными людьми на много миль вокруг. Этот район считался малонаселенным, если населенным вообще. С ружьями в руках мужчины углубились в лес.

Собака-ищейка сразу прибежала бы к источнику запаха. Одюбону и Гаррису повезло меньше. Используя зрение или слух, Одюбон смог бы легко отыскать добычу. Пытаясь же обнаружить ее по запаху, он быстро понял, что до ищейки ему далеко, да и Гаррису тоже. Они брели то вправо, то влево, стараясь определить, где вонь сильнее — в той или в этой стороне. Дело продвигалось медленно, что приводило их в отчаяние.

Но тут, оказавшись на краю поляны, Гаррис крикнул:

— Джон! Скорее сюда! Я его нашел!

— Mon Dieu! [14] Боже мой! (фр.). — Одюбон бросился к нему сквозь кусты. Сердце в его груди бешено колотилось. — Это он, Эдвард? Это…

— Сам посмотри. — Гаррис указал на холмик посреди заросшей травой поляны.

— Mon Dieu! — повторил Одюбон, но уже тише, и перекрестился. — Это мертвый крякун. Точно. А там, где есть мертвые, должны встречаться и живые.

— Логично, — согласился Гаррис, — если только этот крякун не был последним из живых.

— Прикуси язык, несносный. Судьба не может поступить со мной так жестоко.

Одюбон надеялся — и молился, — что окажется прав. Он подошел к огромной мертвой птице.

Если возле трупа и находились крупные падалыцики, то шум при приближении Одюбона или Гарриса давно спугнул их. Однако над крякуном все еще вились облака мух, а муравьи и жуки собирали свою долю вонючей добычи. Одюбон встал с подветренной стороны. Помогло, но не очень.

Это оказался не один из тех воистину огромных крякунов, что бродили по равнинам на востоке до того, как люди окрыли Атлантиду. Птица принадлежала к виду, обитающему в нагорьях, и вряд ли была выше Одюбона или весила вдвое больше его. Огромная рана в центре спины — ныне кишащая личинками мух — поведала о том, что стало причиной смерти крякуна. Такую рану, безусловно, нанес краснохохолковый орел — возможно, тот самый, которого застрелили Одюбон и Гаррис, а возможно, и другой.