Владимир Бээкман - «На суше и на море» - 84. Фантастика

Мы ждем, пока приземлится Марсель и, отстегнув крылья, подойдет к нам. Обнявшись, идем втроем к столу жюри — беломраморному, треугольному, как крыло дельтаплана.

— Наконец-то, — ворчливо встречает нас Ричард, председатель жюри, экс-чемпион Европы. — Мы с Куртом уже заждались.

Он еще больше поседел, Ричард, за два года, что мы не виделись, а Курт все такой же рыжий и конопатый мальчишка, хотя ему, должно быть, под сорок.

Марсель шутливо кланяется им в пояс, прося сменить гнев на милость, и вместе с ним кланяется какой-то старичок с кифарой на груди, но кланяется истово, всерьез, что-то невнятно и взволнованно бормоча и указывая на фигуру шагающего в бездну Икара.

— Вы кто? — вопрошает Ричард. — Да перестаньте кланяться, черт подери!

Марсель открывает рот от удивления, замечая рядом странного старичка, и, как девушка, всплескивает руками: «О ла-ла! Откуда это чучело? Оно тоже хочет лететь?»

Старик махонький, как подросток, ветхий хитон пузырится на ветру, кажется, легонькое, слабое тело вот-вот унесет в воздух.

Старик продолжает что-то бормотать, умоляюще глядя на Ричарда.

— Да на каком языке он говорит? — раздражается тот. — Сергей, включи свою «Дружбу».

Сергей идет к аппаратуре, нажимает клавишу, а мы надеваем обручи с наушниками: «Дружба» синхронно переводит с современного греческого на большинство языков мира, а изобрел ее, между прочим, мой Сергей!

Но и в наушниках непонятный для всех говор. Я одна, наверное, понимаю, что говорит старик, и это просто невероятно!

— Оля, на каком языке он говорит? — тихо спрашивает Сергей.

— На древнегреческом, эолийском, догомеровском. Он рассказывает о Дедале и Икаре, о строительстве нового дворца в Кноссе, а это XV–XIV века до нашей эры!

— Это остроумно! — хохочет Марсель, принимая слова старца за шутку. — А нет ли за спиной старикашки прекрасной эллинки Елены или хотя бы ее служанки?

— Прекрасная Елена и Троянская война были позже лет на двести, — уточняю я. — Но, Сережа, кроме меня, рассказа старика никто не понимает!

— Аппаратуру можно настроить на древнегреческий, — решает Сергей.

— Айн момент, гроссфатер! — пытается объясниться с гостем из прошлого Курт, помогая себе жестами и мимикой.

Тот кивает и с любопытством озирается. Долго смотрит на памятник Икару, сокрушенно и жалостливо качая головой, потом обводит глазами членов жюри за столом, Сережу и Курта, колдующих над «Дружбой», и оборачивается ко мне. Ясный, проницательный взгляд изучает мое лицо, светлеет, будто старик припоминает что-то.

— Ты Заряна? — спрашивает он, шагнув ко мне. — Ты Заряна! — утвердительно повторяет он звонким голосом.

— Нет, я Ольга! — пугаюсь я и отступаю к Сереже.

— Ты Заряна! У тебя глаза, как тронутые осенью листья — зеленые, с карей крапинкой в левом. Ты Заряна! Мне рассказывал о тебе Дедал.

— Я не знаю никакого Дедала! И вот мой муж! — кричу я и бросаюсь к Сергею, хватаю его за руку.

Тот, обняв меня, объявляет:

— Готово! Попроси старика говорить.

— Дедал летел к тебе. Он искал тебя, а ты искала его, — звенит старик, и эти слова уже понимают все. — Я спою тебе о Дедале, пусть слышат все! Я расскажу все, как было.

Сережа удивленно взглядывает на меня, а я… я опускаюсь на траву у стола жюри. Мое тело стало непомерно тяжелым, я вслушиваюсь в слова старика, силясь вспомнить далекое, полететь туда… Как сквозь туман, вижу убегающих жужелиц, сухую былинку, на которой качается кузнечик…

Тихий дребезжащий звук кифары раздается в тишине, перерастает в рокочущий и величавый.

— Я расскажу вам, дети, правду о том, кто построил первые крылья. Это было так давно, еще до осады Трои, и потому, видно, люди забыли того, кто так много славного сделал для них, и несправедливо поют славу другому.

Сережа опускается на траву рядом, берет меня за руку. Зачем? Меня уже нет здесь! Отпрянула. Отняла руку. Я словно падаю в пропасть — в вечность, что позади.

Дедала разбудили звуки кифары во дворе: то юный аэд пробовал струны. Полусонный взор скользнул по бревенчатым стенам и замер на падавшем в отверстие крыши снопе света, в котором хороводились танцовщицы-пылинки. Их пляска заставила вспомнить сон — он опять летал! Над морем. И опять, как и в прошлые ночи, его догоняла черная хищная птица, больно клевала обнаженное тело, а он не мог не то что ударить — отогнать, потому что должен был махать крыльями, чтобы не упасть в море.

От птицы несло едким мышиным запахом, и это больше всего досаждало Дедалу. Знакомый запах… Запах спальни Пасифаи под утро, ее огненно-красного ночного хитона, ее смуглого ненасытного к ласкам тела.

…Вставать не хотелось. Он то зажмуривал глаза, решая снова пуститься в путь — за другим, хорошим сном, то сквозь ресницы наблюдал пляску пылинок в световом колодце.

Аэд, словно почувствовав, что Мастер проснулся, запел.

— Кто не знает великого Дедала из Афин?!

Дедала знают басилеи и фараоны, свободные граждане и рабы, потому что кто, как не он, построил великолепные дворцы в Греции, Египте и теперь здесь, на Крите! Кто, как не он, смастерил волшебные самодвижущиеся автоматы в египетских храмах? Кто, как не он, изваял замечательные скульптуры!

Дедала знают мореходы и купцы, потому что кто, как не он, изобрел паруса и мачты и теперь долгий путь к Данепру и дальше — к Гиперборейскому морю — за желтым теплым янтарем стал короче!

Дедала знают атлеты, потому что кто, как не он, много раз первенствовал и в состязаниях на колесницах, и в силовых упражнениях, вмиг переламывал, как жерди, бронзовые мечи! Кто, как не он, мог на охоте ударом кулака в голову свалить вепря!

Дедала знают строители всей Земли, потому что кто, как не он, изобрел прекрасные инструменты — коловорот, который просверливает каменные глыбы, и резец, что их обтачивает, и отвес, и рубанок, и набор топоров, а еще пилы и долота… — продолжал петь аэд.

Дедал усмехнулся: пилы и долота изобрел не он, а его племянник и любимый ученик Тал. Но что поделаешь с людской молвой? Во все времена приписывали народным кумирам и чужие заслуги.

— Дедала знают и любят боги, — громче, чем раньше, зазвенел кифарой аэд, готовя торжественный финал гимну, — потому что кто, как не он, уже при жизни стал столь славным, столь знаменитым!

— Любят боги! — горько покачал головой Дедал. — Любят боги! Тогда почему они допустили тот страшный роковой удар? И на Дедала — искусника и изобретателя, ваятеля и зодчего — легла мрачная тень убийства?!

Он крепко зажмурился, отгоняя видение — любимый ученик в объятиях кокетливой жены Дедала, его испуганное лицо и ее — насмешливое, вызывающее… Он тогда ударил, ударил кулаком в лицо, и его рука, привыкшая иметь дело с камнем, даже не ощутила боли. О, как зарыдал он тогда, увидев бессильно упавшее тело любимого ученика! Как он хотел вернуть назад ушедшее мгновенье…