Александр Етоев - Бегство в Египет

Даже старенький «Ундервуд» стал стучать печально и с перебоями, а на мужественном лице капитана загулял над скулой желвак — так жутко было все это слышать.

Все началось с любви к детям. Своих детей у Лодыгина никогда не было, и каждый час его холостяцкой жизни был безвиден и пуст, как мир до первого дня творения. Чужие дети пугались непонятного дядиньки, когда на улице он протягивал им конфеты.

Я кивнул, уж мне-то этого было не знать.

— Потом я увлекся своим генератором, и на время тоску по детям заглушила работа…

Но работе пришел конец — Генератор Жизни был создан, и тоска возвратилась снова.

Тогда он принял решение: вырастить себе в колбе сына.

Это был мучительный день — мучительный и счастливый одновременно. Он видел его рождение, он держал его на руках и кормил из резиновой груши.

— Ребенок рос быстро, Генератор Жизни был его доброй нянькой. За каких-то три года он достиг моего возраста и моего ума. Я читал ему классиков гуманистической мысли и великих мастеров слова. Я играл ему на рояле Хренникова и на скрипке Арама Хачатуряна. Я не знал, чем все это кончится.

Когда он маленьким крал у меня папиросы, я думал — это лишь болезнь роста.

Когда он в суп мне подбрасывал дохлых мух, я считал, что это он не со зла.

Только в два года, когда он оживил резиновую игрушку и она воровала для него в гастрономе пиво и шоколад, — я впервые подумал, что с сыном что-то не ладно, но не придал этому большого значения. Наказал, пригрозил ремнем, не играл ему в тот вечер Хачатуряна.

Я уже говорил, во всем он был моя копия. Порой я сам начинал сомневаться, он это, а может быть, это я. Жизнь моя стала полной неразберихой. Я стал замечать за собой странные вещи. Например, подозрительность — я купил себе телескоп. Я сделался жадным, полюбил деньги и разлюбил музыку. Больше всего жалею, что не слушаю теперь музыку…

— Молодой человек, — Василий Васильевич показал на Женьку, — может сыграть вам что-нибудь на баяне.

— Это потом, — сказал капитан Жуков. — Продолжайте.

— Я выполнял какие-то его непонятные просьбы, устраивал какие-то встречи, часто с переодеванием, а недавно почти случайно узнал, что мой сын использует Генератор Жизни в корыстных целях — делает его копии и продает их разным подозрительным личностям с юга. И что его разыскивает милиция…

— Разыскивала, — вдруг поправил его капитан. — Практически он в наших руках.

— В ваших руках? Вы уверены, что он — это он, а не его резиновое подобие?

— Уверен, — ответил капитан Жуков. — Завтра в двенадцать-ноль-ноль он будет на чемоданной фабрике. Между прочим, там-то и изготовлялись копии вашего генератора и туда же переправлялись ломаные — чинить. Только ради всего святого, это агентурные сведения, поэтому просьба — не разглашать.

— Я буду молчать как рыба.

— Все, товарищи. — Капитан Жуков поднялся. — Главное мы теперь знаем. Из школы будем расходиться по одному: сначала школьники, за ними — взрослые.

Я поднял руку.

— Вопрос можно? Экскурсия на чемоданную фабрику с этим… ну, тем, что завтра… как-нибудь связана?

— Постой-ка. — Капитан Жуков нахмурил брови. — Я разве не говорил? Это одна из основных частей всей завтрашней операции. Экскурсия отвлечет их внимание, а дальше…— Он замер на половине фразы и пристально посмотрел на меня. — Это уже моя забота, что будет дальше. И вообще, Филиппов, что-то ты под вечер разговорился.

Первое, что я увидел на чемоданной фабрике, — это фуражку дяди Пети Кузьмина, нашего соседа по квартире. Он стоял в проходной на вахте, загораживая шинелью вход. Лицо его было строгое, а шинель застегнута на все пуговицы. Меня он, кажется, не узнал.

— Экскурсия, говорите? Сейчас разберемся, какая у вас экскурсия.

Он сунул руку в окошко своей каморки и вынул телефонную трубку.

— Софья Павловна, это вахта. Кузьмин говорит. Соедините меня с режимом. Егор Петрович? Здравия желаем, Егор Петрович, это Кузьмин говорит, с вахты. Экскурсия тут у меня, школьники. Бумага есть. Печать тоже. Почему не пускаю? Дак бумажку ж можно того — подделать. Школьники же, хулиганье — запросто печать из резинки бахнут. Одни? Почему одни. Длинный с ними такой, в очках, говорит, что ихний директор. Значит, пускать? Ну так я пускаю.

— Так. — Дядя Петя обвел нас суровым взглядом. — Почему не по росту? Всем выстроиться по росту. И руки из карманов убрать. — Он накинул на нос очки и стал изучать список. — По списку двадцать пять человек, а в наличии…— Он пальцем пересчитал наши головы. Когда он дошел до меня, что-то в его глазах такое блеснуло, а может, это мне показалось.

— Кто старший? — сказал он пряча в карман бумажку. — Пусть пройдет в эту комнату на инструктаж. У нас особое производство, это вам не какой-нибудь щетинно-щеточный комбинат имени товарища Столярова. Грохнет на голову чемодан, тогда узнаете, где раки зимуют. И вас, который директор, попрошу тоже.

Мы с Василием Васильевичем миновали вертушку вахты и прошли за обитую дермантином дверь. На двери висела табличка «Инструкторская». В комнате никого не было. На стенах

— графики и плакаты; на одном, который висел ближе других, был нарисован лежащий на полу человек и склонившаяся над ним санитарка. Сверху было написано: «Оказание первой помощи при падении со стеллажа чемодана». Я изучил все двадцать четыре пункта инструкции и, когда дошел до последнего — вызывайте скорую помощь по телефону 03, — раздался щелчок замка и знакомый голос сказал:

— Цех э15. Это из проходной — налево. Там вас будут ждать мои люди.

Я обернулся. Перед нами стояла бабка с ведром и веником. Она плюхнула из ведра воды, примерилась и веником хлестнула по луже.

— Они сорют, а я корячься за шестьдесят рублей.

Из-под синего бабкиного халата вылезали стоптанные рыжие башмаки. Я все понял, а бабка продолжала брюзжать голосом капитана Жукова:

— Ишь, застряли как мертвые. Ваши давно в обивочную ушедши, лекцию про чемоданы слушают. Пошли, пошли, нечего тут топтаться, мне еще семь цехов подметать.

Мы с Василием Васильевичем пустились догонять наших, но свернули не направо, к обивочной, а налево — к цеху э15, где нас должны были ждать.

У цеха никого не было. На запертых железных воротах под большой цифрой «15» мелом было написано: «Не входить! Опасно для жизни! Идет загрузка сырья» — и нарисован череп с перекрещенными костями.

Василий Васильевич посмотрел на меня, я — на Василия Васильевича, и мы оба пожали плечами. В том смысле — ну, мол, прибыли, а что дальше?

А дальше послышался долгий жалобный стон, который тут же сменился коротким веселым скрипом.

Стонала электрическая тележка, а скрипели наваленные на нее горой чемоданы. И управлял всем этим хозяйством человек с глухарем на шляпе.