Дэвид Файнток - Надежда Дерзкого

Интересно! Что мог сказать Эдди этому зазнайке из Верхнего Нью-Йорка?

Уолтер Дакко отвел глаза и что-то пробормотал.

- Не понял,- сказал я.

- Видите ли,- смутился он,- кое-что я все же выяснил. Эдди все мне рассказал. Этот Крис... То, что он сказал о вашей жене. О Господи! - Он горестно покачал головой. - Простите! Я знаю, какого вы о нас мнения, мистер Сифорт. Но мы не такие плохие, поверьте!

Мое терпение было на исходе. Надо скорее кончать разговор. Если я наговорю ему лишнего, об этом потом придется пожалеть.

- Покиньте мою каюту,- произнес я как можно более спокойно.

- Ума не приложу, откуда в Крисе столько злобы?! Галина так расстроилась! Она даже отказалась идти на ужин, ей стыдно смотреть вам в глаза. Мне потребовалось все мое мужество, чтобы явиться к вам с извинениями.

Чтобы сделать ему побольнее, я произнес равнодушным тоном, словно речь шла о пустяке:

- Мне все равно, что сказал ваш сын. Думать о нем хуже, чем я, просто нельзя.

- Понимаю! - Лицо Дакко исказилось страданием, в глазах блеснули слезы. - Я не верил, что мой сын мог это сказать. Но он сам во всем признался. Даже не стал отпираться. Ему не по нутру сидеть за одним столом с беспризорниками, вот он и решил вам отомстить.

- Все это ерунда. - Мне стало вдруг жаль отца этого маленького негодяя.

- Крис заявил, что есть за одним столом с беспризорниками - все равно что питаться на псарне с собаками. Если бы он мог понять!

- Вы о чем?

- Можно мне сесть? - Он огляделся и опустился на стул у письменного стола; я сел неподалеку.

- Крис считает беспризорников существами низшего порядка, недочеловеками. К сожалению, я не смог ему объяснить, что они не с рождения такие, что над чернью нас возвышают не врожденные свойства, а приобретенные трудом и воспитанием навыки цивилизованного человека - то, что принято называть культурой. Гены, наследственность тут ни при чем. Крис же вообразил, будто обрел превосходство над беспризорниками с рождения - Дакко посмотрел мне в глаза. - Поэтому он и злится, что его посадили рядом с существами низшей породы. Тут все ясно. А вот как объяснить его жестокую выходку - не имею понятия. Попытался поговорить с ним об этом, он и слушать не хочет. Я никогда не бил его, ни разу пальцем не тронул. Но сегодня меня так и подмывало отделать его хорошенько. С трудом удержался и просто запер в каюте. Пусть посидит, подумает.

- Его уже не переделать,- сказал я, но он, казалось, не слышал, поглощенный своими мыслями.

- Сын опозорил меня,- наконец прошептал он.

- Человек может только сам себя опозорить. Так меня учил отец.

- Нет. Это я во всем виноват. Крис слышал наши с Галиной разговоры и решил, что мы питаем к вам неприязнь. Вот и позволил себе эту злобную выходку.

- Не думаю. Конечно, по закону вы несете ответственность за сына, но живет он своим умом и вряд ли прислушивается к вашим словам.

- Как мне быть?

- Либо предоставьте ему полную свободу, пусть делает что хочет, и не терзайтесь угрызениями совести, либо заставьте его вести себя так, чтобы вам не было стыдно. - Не отец, а тряпка! В бытность старшим гардемарином я справлялся не с такими, как этот придурок Крис, а уж с ним разобрался бы без труда. А этот Уолтер Дакко только и может, что морализировать. Я поднялся, давая понять, что разговор окончен. - Мне все понятно, но сюда вам приходить не следует. Не положено. И позвольте заметить, что я не считаю вас ответственным за поступки сына.

Поняв, что беседа подошла к концу, Уолтер Дакко сказал со вздохом:

- Спасибо. - Он направился к выходу, но у двери задержался. - Мне стоило не меньших усилий прийти к вам, но теперь предстоит еще более трудное дело: извиниться перед беспризорником.

На этом мы распрощались.

Я никак не мог забыть о нашем последнем разговоре с Дэнни. Аманда прожила не так уж мало, но не оставила о себе никакой памяти, если не считать моей травмированной психики. Даже ее предсмертная записка исчезла. От Нэйта тоже ничего не осталось, кроме щемящих душу воспоминаний.

Вечерами в пронизанной одиночеством тишине каюты я без конца размышлял об Аманде. Вспоминались всякие мелочи, о которых раньше не было времени подумать. И однажды во время вахты я решил поговорить об этом с Алексом.

- Она никогда прямо не говорила о моем скверном обращении с Филипом,сказал он,- но подвела меня к этой мысли своими рассуждениями. И я понял, что все издевательства над Филипом разлагают мою душу.

Я тупо смотрел на приборную доску и жалел, что не ценил ее по-настоящему.

- Простите меня, но... - Алекс помедлил,- ваша жена была замечательным психологом.

Постепенно я узнавал об Аманде все больше и больше. Я любил ее, но не понимал. Чем еще занималась она тайком от меня? Обучала грамоте грубого верзилу Эдди. Видимо, это он поставил Жанне синяк под глазом.

- Вы готовы, сэр? - раздался голос компьютера.

- Что? А, сыграть в шахматы? Конечно, Дэнни, давай. - Я поудобнее устроился в кресле. На экране появилась шахматная доска.

На восемнадцатом ходу я сдался. Дэнни играл превосходно. Лишь однажды - три дня спустя - мне удалось сыграть с ним вничью.

- Неплохо для человека,- похвалил меня Дэнни. - Хотите, могу поддаться?

- Не вздумай, иначе пошлю тебя подальше.

- Куда? - с притворным ужасом воскликнул компьютер.

- Дэнни, тебе разве не привили бойцовских качеств?

- А что это такое? Раздел шахматной теории?

- Да, самый главный,- на полном серьезе ответил я и прочел на эту тему краткую лекцию, не преминув упомянуть о бойцовской чести.

Дэнни несколько секунд переваривал информацию - слишком долго для быстродействующего компьютера.

- Значит, вы восприняли мое предложение поддаваться как шутку? спросил он наконец.

- Похоже, что так.

- Простите, сэр,- робко произнес Дэнни. - Вы рассказали интересные вещи, до сих пор не известные мне.

- Это не важно.

Появился Вакс, и я собрался уходить.

- Я не хотел вас обидеть,- сказал мне вдогонку Дэнни. - Ведь вы мой единственный друг.

Я не ожидал от Дэнни такого признания. И пошел переваривать его к себе в каюту.

Дни тянулись мучительно медленно. Я больше не отсылал с дежурства своих подчиненных и, когда нес вахту с Дереком Кэрром, пытался понять, не притесняет ли его Филип Таер. Ничего такого, похоже, не было. В бортовом журнале новых нарядов не появлялось.

Филип, видимо, сильно изменился со времен "Гибернии", когда был старшим над гардемаринами. Некогда юный, Рейф Трэдвел за время полета подрос и возмужал.

Между Грегором Аттани и беспризорниками установилось хрупкое перемирие.

Они больше не дразнили его за столом, а он перестал насмехаться над их дурными манерами. Хорошо бы отправить Грегора на прежнее место жительства, хотя после смерти матери за тем столом его никто не ждал.