Абрам Палей - Огненный шар

Встал невысокий стройный человек и сел поближе к столу.

— Во-первых, — сказал Перес, пристально глядя на Гомеца холодными серыми глазами, — не так уж беспрепятственно шло дело у Рошфора. Ему пришлось потерять некоторое количество времени и нервов, прежде чем он снова устроил свой заказ. Расходы его несколько возросли при этом. Но главное — даже небольшая задержка увеличила надежды на помощь нам природы. Здесь мы не прогадали. Наконец, он почувствовал враждебную руку, получил моральный удар. А для подготовки поражения это весьма существенно…

— Но почему же вы оставили в покое второй завод? — грубовато перебил Гомец.

— Потому, — ответил Перес, — что такая игра была бы бесконечно длительной и утомительной для нас. Кто знает Рошфора, тот не усомнится, что он объехал бы весь мир, а добился бы принятия и выполнения заказа. Нет, его надо бить на более поздних стадиях его предприятия, бить по его нервам и по капиталу сразу. И то и другое имеет границы.

— Я согласен с вами, — уже вежливее возразил Гомец, — что буря очень удачно уничтожила трубу в момент ее спуска, после того как на нее была затрачена большая сумма денег. Но ведь не вы же устроили эту бурю.

— Нет, не я, — ответил Перес, раскрывая в быстрой улыбке широкий рот, — но я устроил нечто другое. Если бы и не было бури, то трубу в последний момент постигла бы не лучшая участь. Но я забочусь о разнообразии впечатлений Рошфора. Если ему угодно будет пережить гибель трубы хоть десять раз, то каждый раз она будет гибнуть по-другому.

— Ну, насчет десяти раз можно быть спокойными, — заметил один из молчавших до сих пор членов совета, — средства Рошфора иссякнут гораздо раньше.

На постройке океанской станции наступил период длительного бездействия. И Рошфор, поручив инженерам строительство узкоколейки, закупку подвижного состава и приемку трубы, решил вместе с Карлом вернуться домой. Он хотел провести зиму в домашнем кругу.

Жанна встретила его тепло, но сдержанно. Сын радовал его: он сильно вырос за эти месяцы, был по-прежнему здоров и почти всегда весел. Его личико стало выразительным. Рошфор многие часы проводил с ним, всматриваясь в его улыбающееся, лукавое лицо, в его живые, карие с ореховым оттенком глазенки.

Но Жанна ревновала сына к нему. Странно, Рошфор чувствовал, что не он теперь самый близкий для нее человек, а вот этот крошечный, которого она исступленно любила. Часто она деликатно забирала его у отца, под каким-либо предлогом уносила в детскую — и Рошфор чувствовал себя брошенным.

Однажды вечером, после того как маленького уложили, Рошфор подробно рассказал Жанне о всех перипетиях борьбы за океанскую станцию. Она слушала внимательно. Потом спросила:

— Что же дальше?

— Все то же, — с улыбкой ответил он, — будем бороться до полной победы!

— Хватит ли у тебя денег?

Его болезненно покоробило, что она сказала «у тебя», а не «у нас», но он сдержался. На вопрос он ответил не сразу, немного подумав:

— Полагаю, что да. Полагаю, что таких катастроф больше не будет.

— А если будут? — настаивала она.

— На одну еще хватит, — полушутливо ответил он.

— А на две?

Эмиль замолчал, потом встал, легко положил ей руку на плечи, заглянул в ее милые темно-синие глаза.

— Жанна, — сказал он, — а если даже так! Если мне суждено долго еще бороться, может быть, потерпеть поражение? Ведь я все равно не сдамся. Разве ты не была все эти годы моим верным и самоотверженным другом? Разве еще недавно ты не сказала мне, что любишь меня именно за храбрость, за верность идее, за умение рисковать? Ну, я точно не помню, как ты выразилась, но смысл твоих слов был такой.

— Это правда, — тихо сказала Жанна, — но я говорила так за себя и за тебя. А за него (кивок в сторону детской) я ничего сказать не могу, и он, маленький, еще долго сам ничего не сможет ни сказать ни сделать.

И после коротенькой паузы:

— Мне за него страшно, за него, Эмиль!

Затем, неслышно ступая по ковру, она вышла из комнаты.

Больше они к этой теме не возвращались. Они разговаривали между собой о самых разных вещах, порой вполне безразличных для них, но, словно по молчаливому уговору, не говорили о том, что было главным содержанием жизни Рошфора за последнее время. Это было неестественно и тяготило их.

Внешне их отношения оставались прежними — они были внимательны и нежны друг к другу. И все же оба чувствовали какую-то неуловимую взаимную отчужденность, мучились ею, но ничего не могли поделать. Это тяготило их. Рошфор никогда бы не подумал, что дома, с Жанной, после столь долгой разлуки, он будет чувствовать себя так…

И он даже сократил срок своего пребывания дома, сославшись на то, что лучше вернуться на место работ пораньше, хотя можно было бы не спешить.

Он уехал ранней весной.

Приехав на остров, Рошфор убедился, что инженеры выполнили все порученное им весьма добросовестно. Узкоколейка была готова, путь доходил до низкого отлогого берега. Подвижной состав — платформы и паровоз — стоял в полной готовности под легким навесом для предохранения от тропических дождей.

Расходы по предприятию непредвиденно росли: аренда землечерпалок, барж, железнодорожное полотно, платформы, паровоз — все это, не говоря уже о новой трубе, стоило немалых денег.

Сменив зимние проливные дожди, весна наступила в этом году рано, обильная жарой и светом, полная ясных, безветренных дней. Бюро погоды обещало их много, на неопределенно долгий промежуток времени. Поэтому Рошфор запросил завод, нельзя ли ускорить срок изготовления трубы. Ему ответили, что все секции давно готовы и не отгружаются лишь потому, что назначенный Рошфором срок сдачи заказа еще не наступил. Если ему угодно, труба может быть погружена в любое время.

Он по телеграфу просил сделать это немедленно.

Через две недели теплоход, тот же, что и в прошлом году, доставил точно такой же груз, как и в прошлый раз.

Среди людей, приглашенных для монтажа труб, было большинство прошлогодних рабочих. Найти их оказалось нетрудно — на острове была безработица.

Навес над поездом платформ сняли. Сидя на них, рабочие приваривали секцию за секцией к уже готовой части трубы. С каждым днем уменьшалось число пустых платформ, с каждым днем труба росла от хвоста поезда.

Когда она была готова вся (это были опять-таки два отрезка неравной длины, наглухо закрытые с концов привинченными крышками), к заднему концу необычайно длинного поезда, со стороны суши, подошел паровоз, подавая сигнальные гудки. Лязгнули буфера, зазвенела сцепка. Оба отрезка трубы были прикреплены друг к другу коротким тросом. Коленчатый отрезок уже лежал на борту одного из буксиров. Рошфор поднял руку, машинист дал свисток, паровоз запыхтел и двинулся, подталкивая платформы. Они дрогнули, опять звучно залязгали буфера, поезд медленно пошел. Когда он остановился у воды, к берегу подошли счаленные между собой гуськом три буксира, зацепили обе трубы и стали тихо отползать от берега. Труба по наклонной, очень пологой плоскости, опущенной с передней платформы, стала съезжать в море, и через минуту под ее передним концом забурлила вода. Очень медленно, друг за дружкой, шли буксиры. Долго сползала труба. Вот уже вытянулся на воде более короткий отрезок, предназначавшийся для погружения в глубину. Затем прошел пустой промежуток: трос повис, его не видно в воде. Промежуток уменьшается, на воду сползает длинная часть трубы. Не стукнутся ли обе трубы друг о друга?