Абрам Палей - Огненный шар

Нет! Люди на буксирах работают внимательно и умело. И уже оба отрезка плывут один за другим.

Рошфор глядел, нервно потирая руки, но теперь все шло совсем по-другому. Море было спокойно. Буксиры плыли друг за другом как по линейке, и за ними двигалось нескончаемое, в одном месте разделенное промежутком туловище трубы.

Еще несколько минут, и буксиры без всяких приключений дошли до семисотметровой глубины. Здесь отвинтили крышку с переднего конца более короткой трубы, и лебедка стала медленно, осторожно спускать ее вертикально вглубь.

Рошфор бросил бинокль, сел в моторный катер и подплыл к месту спуска.

Там, где вошла труба, море забурлило и сейчас же успокоилось. Оно принимало ее молча, доброжелательно, и труба входила в него медленно, но безостановочно, метр за метром, секция за секцией.

Все.

Семьсот метров.

Спуск кончился, лебедка остановилась.

Вертикальная часть трубы на месте.

Местный инженер, находившийся на заднем, ближайшем к трубе буксире, распорядился продолжать работу — приступить к погружению горизонтальной части, пока еще плававшей на поверхности. К ней подошли несколько моторных катеров, в разных местах с обеих сторон ее зачалили стальными тросами, открыли крышку, и в трубу, бурля и завиваясь водоворотами, хлынула зеленоватая вода.

У Рошфора отчаянно билось сердце, он стоял, вытягивая плечи, обняв кистью правой руки сжатый кулак левой и делая такое движение, словно силился и не мог открыть кулак.

Все шло отлично.

Катера суетились по бухте, подтягивали горизонтальную часть трубы на тросах к тому месту, где она должна была прочно улечься.

Внезапно странный звук металлический, звенящий, оглушительный раздался в тишине.

Никто не понял сразу, откуда он.

И вдруг все катера врассыпную бросились в стороны.

С горизонтальной частью трубы что-то творилось. Она сильно вздрагивала, волнуя и пеня воду, а затем сразу рухнула в воду, вытолкнув высокие разбегающиеся волны.

Все это произошло быстрее, чем люди могли сообразить, в чем дело.

Потом поняли: потеряв равновесие, вертикальная часть трубы наклонилась и обрушилась в семисотметровую бездну, увлекая за собой связанную с ней горизонтальную часть. Прошли немногие минуты, и вся двухкилометровая труба лежала — на этот раз очевидно, целая и невредимая на такой глубине, откуда ее нечего было и думать достать.

Море долго волновалось в том месте, где оно так неожиданно поглотило гигантское сооружение.

На катерах, на буксирах люди стояли в оцепенении. Все взгляды были обращены на Рошфора: что он сделает теперь, после второй катастрофы?

Долгие месяцы вынашивания зародившейся идеи — размышления, расчеты, лабораторные опыты. Месяцы подготовки к экспедиции. Детальное изучение местности. Упорная борьба за заказ трубы. Монтаж ее. Первая катастрофа, миллионы франков, ушедшие на дно моря. Вторая попытка. В общей сложности годы напряженного труда, затрата большей части крупного состояния. И в одно мгновение бездна опять поглотила все.

Если есть предел человеческим силам…

Нет, этот предел для Рошфора еще не наступил.

Он почувствовал на себе пристальные, пытливые взгляды, подтянулся, улыбнулся и ровным, лишенным интонаций голосом бросил два слова мотористу. Тот направил катер к берегу. Сев в такси, Рошфор уехал в гостиницу. Там он принял ванну, надел выходной костюм, пообедал за общим столом: он крепко завинчивал себя. Он повторял про себя лозунг, который усвоил в самом начале своей жизненной карьеры и которому всегда неуклонно следовал: если хочешь победы, то не сдавайся и не отступай!

Он мерил свой номер по диагонали большими шагами и, забывшись, повторял вслух:

— Не сдавайся и не отступай!

В это время в дверь постучали.

— Да!

Дверь тихо открылась. Вошел мулат лет тридцати, с утомленным желтоватым лицом. Рошфор всматривался в него. Он не сразу узнал в нем одного из своих рабочих-сварщиков. Узнав, попросил сесть. Но рабочий не садился: он подошел к столу и положил на него кусочек блестящей стали. Рошфор посмотрел: что это? Рабочий, объясняясь на плохом французском языке, просил посмотреть внимательнее. Рошфор увидел: это был кусок одного из тросов, поддерживавших трубу во время спуска. С одной стороны кусок был отрезан — явно ацетиленовой горелкой. С другой — в половину своей толщины ровно разрезан каким-то орудием, может быть напильником, а наполовину разорван.

Рошфор долго смотрел на этот кусочек стали.

— В чем же дело?

Рабочий объяснил: ацетиленом отрезал он, чтобы принести этот кусок сюда — не тащить же в гостиницу всю уцелевшую часть троса. С другой стороны — место его обрыва.

— Значит, трос лопнул, — сказал Рошфор.

— Они все, наверно, лопнули, — подтвердил рабочий. — Все они, как этот, были до половины надрезаны.

— Разве вы все их видели?

— Нет, конечно. Я посмотрел три или четыре на выбор. Они были надрезаны. Значит…

— Да, это ясно! Но кто мог это сделать?

Рабочий помолчал.

— Знаете, — сказал он, — среди ваших рабочих был один человек, лицо его показалось мне очень знакомым. Я не обратил на это внимания. Теперь вспомнил. Я работал несколько лет назад на одной из электрических станций. Этот человек — оттуда, и он не рабочий.

Рошфор спросил:

— Вы думаете, это его рук дело?

— Безусловно!

Рошфор помолчал и сказал:

— Вы правы… Да, я думаю, что вы правы!

Рабочий стал прощаться. Рошфор задержал его, вынул чековую книжку и стал писать чек. Рабочий сказал:

— Нет, этого не надо, я не возьму.

— Почему? Вы оказали мне большую услугу, вы открыли мне глаза…

Рабочий упрямо повторил:

— Я не возьму. Вы не наживетесь на этих делах — скорее, прогорите со всем своим капиталом. Да, да, я не очень-то верю в успех, вас сожрут. Но я читал статью о вас. Вы думаете не о себе, а о счастье человечества.

Он крепко пожал руку Рошфора твердой ладонью и вышел. Удаляющийся стук его каблуков прозвучал в гулком коридоре.

Рабочий говорил об одной из старых статей. В последнее время о Рошфоре писали мало, газеты давно уже кормились новыми сенсациями. После первой катастрофы появилось несколько сообщений. Большая часть их была несочувственной. Газеты уже начинали говорить о Рошфоре как о маньяке, между тем как серьезные ученые в специальных журналах отзывались о нем с большим уважением. Но эти журналы не влияли на общественное мнение.

Учитывая недоброжелательность газет, Рошфор в последнее время старался как можно меньше привлекать внимание к своей работе. Это ему не удалось: сейчас же после второй катастрофы появились широковещательные сообщения о ней, притом сильно преувеличенные. Некоторые газеты отозвались так быстро (в вечерних выпусках того же дня), что можно было подумать они получили сообщения о катастрофе раньше, чем она произошла. Создавалось впечатление, что сообщения исходят из одного центра, заинтересованного в том, чтобы дискредитировать предприятие Рошфора.