Ирина Крупеникова - Предел бесконечности (сборник)

Грустная история, скажете вы. Я и сама плакала в детстве над такими сказками. Но конец этой сказки, оказывается, был еще впереди.

Живет рядом с нами обычный человек, красивая девушка. Учится в колледже, ходит в кино, играет с друзьями в теннис. И вдруг в один прекрасный момент чувствует, что она — это не она. Во сне видит девушка прекрасный замок со слугами и пышными красотами. И любовь ее рвется наружу, ищет своего, единственного юношу.

Я познакомилась с Диной (назову ее так, чтобы не смущать мою героиню) и мы долго беседовали. Оказалось, Дина прекрасно «помнит» все, что происходило сотни лет назад в древнем литовском замке. Она обрисовала расположение комнат, в деталях описала людей — отца, мать, назвала поименно служанок. Что это — бурная фантазия?

Я обратилась за помощью к историкам. Доктор исторических наук Г.К. Бауман любезно прислал мне копии нескольких документов, сделанных на основании изучения им летописей. Как же я была поражена, когда странный рассказ таинственной Дины нашел подтверждение в фактах!

Наши предки верили в переселение душ. Современная наука не может объяснить этот феномен, но он существует! Кто знает, вдруг именно эта потерянная душа обрела новый дом в наши дни! Пожелаем Дине-царевне воскресить свою любовь. Добро пожаловать, ваше высочество, в наш добрый мир!»

— Ну как? — Анна сияла.

— Начало длинновато, с историком не очень убедительно, восклицательных знаков в последнем абзаце много, фразы у тебя кочуют из статьи в статью, а в целом ничего.

— Тьфу! Нет, чтоб похвалить! Редактор прыгал в кресле, когда я ему принесла рукопись!

Игорь повертел в руках газету, где на первой странице блистал заголовок «Секс в крематории: признание мертвеца».

— Ладно. Молодец.

— Я хочу отметить! — потребовала Анна.

— Хорошо, хорошо. Мне надо закончить, тут совсем немного осталось. А потом пойдем в кафе.

После приключения в Давыдовке Тамара ни на секунду не оставляла Глеба. На сенокосе ли, в гараже, в избе Кожемятовых, где стараниями матери поправлялся Димка, девочка неизменно сопровождала названого брата. Она ходила за ним молчаливой тенью и изредка принималась напевать свои стишки.

Так прошел июль. Как-то вечером Глеб поймал Тому на крыльце, посадил на колени и прямо спросил:

— Что тебя беспокоит, сестричка? Ты боишься?

— Нет.

— Хорошо. Тогда почему ты всюду топаешь за мной?

— Семечко лежит, лежит, Дождик с неба побежит.

Солнышко ласкается, И цветок расправится.

Тамара уставилась в звездное небо, но Глебу показалось, что она смотрит в глубь его души.

— Тома, ты меня называешь цветком? — начал он осторожно.

— Цветок внутри. Он хотел родиться, а ты ему не дал. Но он все равно скоро родится. Спой мне песенку.

Глеб опешил.

— Да я не умею. Спой ты, а я послушаю.

— Нет, — она принялась теребить веревочку в его волосах. Это могло продолжаться довольно долго.

— Ну ладно, я попробую…

И начал, первое, что подвернулось на память:

«Ну вот и исчезла дрожь в руках, Теперь наверх. Ну вот, сорвался в пропасть страх. Навек, навек…» На первом четверостишье получился речитатив. Но в какой-то момент голос обрел уверенность, и песня устремилась в прозрачную ночь куплет за куплетом. Допев последнюю строку, он подумал вдруг, что сегодня тоже была среда, как в горной балладе поэта, имя которого затаилось под тенью кода «В.В.», но «тепло» пронеслось сквозь время и смерть, и навсегда осталось рядом как мудрый надежный друг.

Сенокос считался в деревне святым делом, в котором участвовали все мужчины. Для Глеба это был праздник: прекрасное утро, роса, жаворонки в синем небе. Они двигались ступенчатой шеренгой, дружно взмахивая косами. Первым шел Батяня, за ним Кожемятов, Карпов, он — Глеб, и немногословный пасечник Бабаев. На июньском сенокосе помогал Вовка-урка. Но вот уже месяц, как он ушел из деревни. Мнение по этому поводу было единым: опять что-нибудь натворит и сядет.

Тетя Вера и Елена принесли косарям завтрак. Тамара, сопровождавшая Глеба с раннего утра, приняла у молодой Семеновой корзину и аккуратно расстелила на траве белое полотенце.

Мужики деловито делили хлеб, передавали друг другу крынку с молоком, Бабаев сидел в сторонке и самозабвенно точил косу. Обычный день деревни. Но Глеб чувствовал себя некомфортно. Необъясненное вонзилось в грудь гадкой колючкой и канючило: придет Плохо… Пришло Плохо… Случилось Плохо!

Глеб вскочил на ноги.

— Ты чего? — удивился Кожемятов.

— Не знаю, — парень смотрел на деревню. Отсюда были видны только задворки последних домов, в том числе и избы Семеновых.

— Сынок, что случилось-то? — отложив краюху, поднялся Борис Сергеевич. — Глеб. Эй! Да что с тобой?

— Надо домой поспешить, — произнес он. — Там что-то не так.

— Димка? — побледнел Кожемятов. Уж кто-кто, а он теперь с потрохами мог довериться соседу.

— Нет. Идемте!

Мужчины, удивленно переглядываясь, стали собираться. Тамара не шелохнулась — сидела на пригорке, сжавшись в комочек, и смотрела в землю.

— Тетя Вера, не отпускайте ее от себя, пожалуйста, — обронил Глеб, не сводя глаз с Семеновской избы.

— Не отпущу, не отпущу, — женщина забеспокоилась.

Вдруг на тропинке показался человек. Хромая, он ковылял в сторону заливных лугов. Дед Воеводин. Обычно дальше своего огорода он не выходил, ноги не держали. А тут изо всех стариковских сил шел, нет — бежал к мужикам.

Глеб ринулся навстречу. Когда его и старика разделяло метров сто, тот узнал парня, опустился на землю и, задыхаясь, крикнул.

— Чужаки, сынок!

Глеб подскочил к деду. Еле переводя дух, Воеводин продолжал:

— У Семеновой громят. Скорее, Глебушка, скорее!

Мужики безнадежно отстали, и Глеб оказался в деревне первым. На дворе у Семеновых царил настоящий разгром. Три мотоциклиста в размалеванных шлемах носились по двору, орали и давили кур. Два мотоцикла стояли на улице тут же, а еще один — возле избы Кожемятовых. Наездников не было видно, значит, орудовали в избах.

— Прочь отсюда! — гаркнул Глеб, да так, что задребезжали стекла.

Мотоциклист во дворе развернул свою машину и понесся на парня. Тот отскочил, запрыгнул на крыльцо и ворвался в избу. Мать Елены лежала на полу в луже крови. Два детины с татуированными бритыми головами ворошили сундук. Икона Богоматери, небрежно обернутая сорванной со стола скатертью, выглядывала из-под мышки бандита.

Глеб на мгновение замер. Седые волосы женщины перемазаны кровью, белый платок сбился на шею. Белое и алое — как призрак насмехающейся смерти. И Глеб рассвирепел.

Мотоциклисты во дворе, наверное, удивились, когда их товарищ вылетел из окна и мешком рухнул в кусты сирени. Другой скатился по ступеням и едва не угодил под колеса своего приятеля. Чернявый загорелый парень в порванной рубахе появился следом, схватил затормозивший мотоцикл вместе с водителем и вышвырнул за забор. Ошалевший от этой сцены второй наездник был вырван прямо из седла и отправился вслед за первым. Мотоцикл, по инерции сохранив равновесие, прокатился дальше и грохнулся в курятнике. Третий бандит, выруливший из-за угла сарая, на ходу доставал пистолет. Слепой выстрел прогремел над деревней. Глеб метнулся в сторону, прыгнул на стрелка, свалил в пыль и пригвоздил к земле мощным ударом в грудь.