Ирина Крупеникова - Предел бесконечности (сборник)

Бабий крик и гневная мужицкая брань перемешались с рокотом моторов. Косари подоспели вовремя. Все их оружие — лютая ненависть к мерзавцам, вторгшимся в мирную жизнь родной деревеньки — оказалось куда действеннее, чем тщедушные финки и металлические заточенные прутья. Отбиваясь от озверевших мужиков, двое из шайки оседлали свои мотоциклы и погнали в лес.

Глеб выскочил на улицу, когда Бабаев с непроницаемой миной профессионально обрабатывал незадачливого разбойника, посмевшего наставить на него нож. Где-то в подсознании у Глеба мелькнуло: пасечник был солдатом. Во дворе Кожемятовых истошно завизжала женщина. Парень в мгновение ока оказался возле изгороди. Кожемятов, багровый от гнева, размахивал косой, а бандит обхватил его жену мускулистыми ручищами, прижимал к ее горлу тесак и грязно ругался. Глеб, не задумываясь, подхватил увесистый камень и швырнул в голову насильника. Тот охнул и выпустил свою жертву. Женщина тотчас кинулась в дом к детям, а муж полосонул мерзавца наотмашь, да в ярости промахнулся.

Повязать компанию не удалось. Оставшиеся четверо бандюг, помятые и побитые, на двух мотоциклах укатили прямо по полю. Вслед им неслись проклятия.

Глеб выволок из курятника застрявшую там машину. Тело и руки помнили все необходимое. Он рывком повернул ключ, втопил стартер — догнать и мокрого места не оставить!

Но тут рядом появился Батяня.

— Остынь, сынок. Пусть убираются, — он крепко сжал плечо парня. — Они уже не вернутся сюда.

Глеб отдернул ладонь от ручки газа, как от кипятка, и, качнувшись, уронил голову на руль. В ушах начинало противно звенеть.

— Не поранили тебя? — Борис Сергеевич старался заглянуть в его лицо.

— Нет. Как там Семенова?

— А что?

Глеб выпрямился. Никто еще не зашел в разгромленный дом, и раненая женщина до сих пор истекала кровью!

— О, черт! — он бросил мотоцикл и взбежал на крыльцо.

Тетя Вера оторвала рыдающую Елену от матери и увела в свою избу. Старшая Семенова лежала на кровати в горнице у Карповых, тяжело дышала и бормотала молитву. Глеб стоял в сенях что называется — никакой. Он бы и сам не охарактеризовал свое состояние точнее. Тамара жалась к нему и тихо всхлипывала.

Борис Сергеевич и Карпов прошли мимо.

— Как она? — Глеб отлепился от дверной колоды.

— Худо. Сотрясение, видать, и крови много потеряла, — пробурчал бывший адвокат. — Ах ты, ёрши-болотные! В город пойду! В милицию, что б им пусто было! Да как же это можно! Вот так, ни за что да ни про что!

— Помолчи ты, Михалыч, — перебил Батяня. — Кто нами заниматься будет? Ну, примут заявление, расспросят для порядка. Думаешь, сюда поедут? Следствие проводить? Держи карман шире!

— Они за иконой приходили, — Глеб тяжело вздохнул.

— Да откуда ж они про нее знали? — вскинулся Карпов. — У нас на десятки километров вокруг — ни жугленка!

— Вовка-урка мог ненароком навести. У пьяного язык, что помело, — Глеб медленно вышел на улицу. Стены душили. Не хватало воздуха. — А вещь и впрямь очень ценная, — продолжал он, когда мужики появились на крыльце. — Это и не икона, собственно. Я ее сегодня в руках держал, рассмотрел. На иконах христиане никогда не изображают младенца-Иисуса голым. Это картина конца семнадцатого начала восемнадцатого века, Австрия или Германия, не знаю точно. За такие штуки на аукционах золотые горы отваливают.

— Дела-а, — протянул Карпов. — А ты, смотрю, не только богатырь, да еще и ходячая энциклопедия!

Глеб вяло повел головой: мол, таким получился.

Борис Сергеевич жестоко ошибался, когда говорил, что грабители удрали. Переждав в лесу, они вернулись в тот час, когда затихшая деревня уснула после тяжкого дня. Они не рискнули нападать открыто: урок мужиков оказался достаточно убедительным. Один с двумя машинами остался на стреме за околицей, а двое тайком пробрались на задворки. Был бы жив Снежок — старый верный пес, поднял бы тревогу, уберег от беды. Но собак в Белкове не держали вот уже год.

Горящая тряпка бесшумно залетела в оконце сарая. Пулей метнулась прочь перепуганная кошка. Бандиты вернулись к мотоциклам, дождались, когда огненный факел полыхнул над домами, победно завопили и, отомщенные, скрылись в лесу.

— Горим!! Мамочки, горим!!

Женский голос пронзил звездную ночь. Огонь пожирал Кожемятовский сарай, жадно перекинулся на хлев, облизал крышу бесхозной избы. Не прошло и десятка минут, как пылали уже три дома.

Тушили землей, без устали таскали из ручья воду, били тряпками и брезентовыми жгутами. Соседки выволокли из избы неходячую бабку Воеводину. А ну как займется вся сторона улицы! Глеб то пинками, то почти на плечах эвакуировал коров — кормилиц всей деревни. Метались слепые от огня обезумевшие куры. Отчаянно ржал Гнедой, наскоро привязанный к дереву на опушке. Елена, прижав к груди злосчастную икону-картину, голосила на всю округу: «Господи, где же твоя справедливость, Господи! За что ты нас, Господи!» К утру огонь был побежден. Серьезно никто не пострадал, не считая задохнувшейся козы и нескольких гусей. Но изба Семеновых сгорела дотла, погиб в огне добротных скотный двор Кожемятовых, рухнул сарай у Воеводиных и превратились в пепелище оба общественных крытых сеновала. Грузовик и трактор Глеб успел откатить к ручью, машины остались целы.

Новое утро. Новая роса. Сейчас бы на сенокос, как водится в эту пору!

Деревня молчала. Потрясенные, люди сидели возле своих и соседских домов, перемазанные сажей, наглотавшиеся гари, бледные и измученные.

Ощущение зреющего внутри взрыва заставило Глеба подняться и пойти прочь. Его лихорадило. Что-то с трудом сжималось и разжималось в груди, не давая дышать. Липкий горячий пот тек по лицу, щипал глаза. Он шел к реке, шатаясь, и мысленно уговаривал Тамару остаться в деревне.

Не напугать бы… Только бы ее, малышку, не напугать… У них и без меня достаточно горя… Плохо. Вот это называется плохо.

Он упал у воды. Руки и ноги свело мучительной судорогой. И взорвалось. Распрямилось, как годами стянутая пружина. Ухнуло сердце, воздух с шумом ворвался в легкие. И он закричал. Нечто мощное хлынуло в голову. В глазах померкло. Сознание отключилось.

— Глеб… Ну, Глебушка…

— Оставь его, милая, пусть поспит, — женская рука бережно отогнула ворот рубахи и коснулась горячей груди. — Ох, матушки, голова-то отчаянная. В самое пекло кидался. Угорел. Бывает.

— Тетя Вера, он проснулся.

Глеб как раз начал воспринимать смысл слов над собой. Приподнял ресницы. Тамара.

— Твой цветок родился, — девочка захлопала в ладоши.

— Где я? — он не узнал своего голоса.

— Все хорошо, Глебушка, все хорошо, — тетя Вера мягко отодвинула девочку и мокрой тряпицей отерла его лицо.

Красный след на белесой ткани.