Роберт Шекли - Машина Шехерезада - шесть историй

– А ты тут как оказался? – спросил дядя Сеймур. – Я думал, ты отправился путешествовать.

– Так оно и было, – ответил я. – Я и теперь путешествую. Но невероятные развороты и повороты этой нашей жизни снова привели меня сюда.

Он ласково мне улыбнулся. Тот факт, что он неживой, не разрешал ему покидать эти апартаменты. Я полагал, что это обстоятельство ему здорово мешает. Но мы все же обязаны проводить различия между живыми и мертвыми, иначе зачем вообще Небеса?

Мама окликнула меня из другой комнаты и спросила, не хочу ли я выпить с ней чашечку кофе. Я поспешил присоединиться к ней в комнате, оклеенной желтыми обоями, где ничем не примечательные деревья Нью-Джерси бросают на тебя свои вечнолюбимые тени. Мне всегда не все было ясно в моей матери, и можно было подумать, что сейчас возникнет возможность выяснить некоторые, скрытые от меня события того, что было моим детством, и я ею воспользуюсь. Но не всегда получаешь то, что хочешь. Сработали некие фигуры умолчания. Наша семья, наша мужественная семья разрослась до таких невероятных размеров с тех пор, как антиплатоновские доктрины получили общественное признание, что вы могли ожидать...

О, я не знаю, чего ожидали вы. Эта невероятно разросшаяся семья распространилась сквозь пространство и время, и теперь она вся ждет вашего появления, а вы – появления их. Мои собственные дети прибывают, чтоб доставить меня домой. Но пока, откровенно говоря, толку от всего этого мало, счастья тоже не прибавилось, зато путаницы – хоть отбавляй, причем путаницы не в моей собственной жизни, которая как бы движется сама по себе, а в рассказах о том, что, где и как происходит.

Ибо как я могу объяснить, что благодаря петле – неожиданной, но неизбежной, – я сделал сальто-мортале в попытке попасть в Фокис, вернулся в свое детство и теперь принужден двигаться через провалы времени и памяти?

Вот я говорю об этом, но крайне неубедительно, и гипотетический человек (скажем, с Марса) решительно ничегошеньки не поймет. Я сижу в кухне, распивая кофе с матерью, но на периферии поля зрения вижу тропу, которая ведет обратно, – туда, куда я намеревался попасть с самого начала. Какую пользу я могу из этого извлечь? Всегда, когда вы выпадаете из мысленного образа собственного прошлого, наступает мгновенное нарушение порядка. Все удивляются... Извини, ма, мне надо оседлать вон ту радугу и ускакать на ней прочь... А в следующий раз, когда я снова прибуду сюда, все это будет забыто, и никто даже словом не обмолвится, что я просто стал взбираться в собственной кухне по невидимым ступенькам и вдруг исчез бог знает куда. И все же в домашней атмосфере останется нечто чужеродное, вроде гальванизированного испорченного воздуха из кишечника, что-то очень противное, чего тут быть никак не должно.

Но я еще не был готов отбыть отсюда так стремительно, как описал выше. Ведь я так давно был вдали от дома... Просто удивительно, как редко выпадают такие сплетения возможностей, которые образуют содержание нашей здешней жизни. Мы продолжаем кружиться по этому мрачному кругу повседневности, и единственно, что нас может удивить, так это повторная встреча с событиями, которые мы полагали давно забытыми. Впрочем, отдадим кесарю кесарево.

У меня не было времени на симпатичнейшую раздачу точно взвешенных сантиментов. В юном возрасте нас бросают в мир безграничных возможностей, потом возрождают для новых раундов посещений этого мира, где ничего не случается впервые, и всему этому нет конца. Во всяком случае, я так считаю. Нет конца...

Я поглядел на эти сценки моего детства и подумал: а кому они, собственно говоря, принадлежат? Мне представлялось странным и невероятным, что это я качался вон на тех качелях, что это я играл в крокет вон тем грязным и исцарапанным деревянным молотком с оранжевой полосочкой. Все это было мне столь же незнакомо, как фламинго в той – прежней – жизни. Ничего не поделаешь. Вы не только не можете по-настоящему вернуться в свой Дом, вы даже не стремитесь к этому, так как не в состоянии узнать его, если перед вами не разложат газетные вырезки. В мгновение ока сцена изменилась. Я вовсе не хочу сказать, что я мигнул оком, дабы вызвать такой эффект. Сесиль предупреждала меня насчет возможности таких штучек. Оближешь губу – изменишь судьбу, сказала мне она. И вот я снова с ней, на этот раз в очаровательнейшей лондонской пивнушке. Ну, по-настоящему этого еще не произошло, конечно, но обязательно должно было произойти в вечной повторяемости событий.

Я заказал бутылочного мексиканского пива, чтоб поскорее озвереть, Сесиль же взяла один из тех разноцветных напитков, куда входит и creme de menthe [16] Мятный ликер ( фр.) . . Мы сидели за столиком, наслаждаясь приятной духотой и табачным дымом, прорезанным яркими бликами от меди и полированного красного дерева трактирной стойки. Настроение было отличное. Все окружающее предельно близко походило на то, что было в самый первый раз. Мы создаем новые «впервые», забывая о прежнем «в первый раз».

– Итак, куда же ты отправляешься? – спросила Сесиль.

– На Фокис, – ответил я.

– Опять?

Я еще там никогда не был, но кивнул головой в знак согласия, ибо думать, что может быть что-то новое в этом мире толпящихся образцов и бесконечных, длинных, извивающихся коридоров, где все движется по кругу и повторяется многократно, возникает и разрушается, и снова возникает, было бы огромной ошибкой.

Тем не менее я стоял на своем.

– Еду на Фокис, – повторил я.

– Возьми меня с собой, – попросила она.

Я покачал головой. Ведь именно новизна была тем, к чему я стремился, стремлюсь и буду вечно стремиться. Сесиль очень мила, Глиннис тоже мил, но я еще не готов осесть на каком-нибудь одном месте, положить мои воспоминания о прошлом и будущем в банк и жить-поживать всю жизнь с шорами, шпорами, шмарами и швабрами.

– Ты совершаешь ошибку, – сказала Сесиль, откидывая назад свои блестящие волосы, завитые в тугие кольца.

Я прикончил пиво и заказал еще бутылку. Где-то в подсознании я ощущал, что близится время начала событий. Я чувствовал себя подготовленным и был очень доволен этим обстоятельством. Надо отдать должное Космосу, который, как я подозревал, руководит всем этим бредом.

И вдруг я снова оказался в другом месте, на сверкающей хромированной поверхности, с большими живыми портретами на стене – портретами людей, которых я, по-видимому, никогда не встречал, хотя в этом я совсем не был уверен. Лу опять был со мной. В руках он держал мой рюкзак.

– Ты забыл его, – сказал он. – Администрация сочла нужным вернуть его тебе. Надеюсь, в нем нет ничего запрещенного?

– Я тоже надеюсь, – ответил я, поскольку кто знает, что могло попасть в рюкзак, если он так долго находился в чужих руках.