Джек Финней - Меж трех времен

Свет фонаря упал на профиль женщины, и я увидел, что она… не то чтобы красавица, но и просто миленькой назвать ее было невозможно. Приметное, характерное лицо, выражавшее абсолютную уверенность в себе. Она твердо сознавала, кто она такая — важная персона, и всегда была таковой. Женщина постарше, одетая просто, но не в форменное платье, хотя с первого взгляда было ясно, что это служанка, подошла к грузовичку; водитель, стоявший в кузове, подтаскивал багаж к откинутому заднему борту, а там его подхватывали за ремни и с натугой опускали вниз шофер лимузина и лакей.

Полицейский ринулся к женщине, точно кусок железа, притянутый магнитом, и она одарила его приятной, хотя и не слишком широкой улыбкой.

— Они скоро управятся, — сказала она, и полицейский поспешно отдал честь, падая к ее ногам, дабы облобызать туфельки — конечно, он этого не сделал, но явно был не прочь.

Снедаемый любопытством, я подошел ближе к кромке тротуара, Джотта двинулась за мной, а Арчи отошел подальше, явно не желая подслушивать чужие разговоры. Делая вид, что высматриваем на улице кого-то, кто еще не прибыл, мы услышали, как репортер — уже с блокнотом и карандашом в руках — спросил:

— Могу ли я сообщить нашим читателям, что вы с удовольствием погостили в нашей стране?

— О, разумеется! Как всегда. Я люблю Америку. — Она повернула голову, чтобы взглянуть, как идет разгрузка багажа — на тротуаре стояло уже восемь чемоданов.

— И вы по-прежнему полагаете, что суфражистки победят в борьбе за избирательные права?

— Конечно же победят, и здесь и в Англии. Так и должно быть.

— И вы по-прежнему остаетесь социалисткой?

— Разумеется, я социалистка. И надеюсь и впредь оставаться ею.

— В Нью-Йорке вы останавливались в отеле «Риц-Карлтон»?

— Да, конечно, отчего бы и нет? — Она вновь оглянулась на грузовичок. — Джон, Руди, Элис! Все на месте? Проследите за тем, чтобы вещи благополучно переправили на борт.

— Будет исполнено, мадам, — ответила служанка, и дама направилась к лестнице, которая вела к борту «Мавритании». Я спросил у репортера, который глядел ей вслед:

— Кто это?

— Графиня Уорвик.

— И она действительно социалистка?

— Так она всегда говорит, поэтому думаю, это правда.

Все чемоданы были уже на тротуаре, и лакей жестом подозвал к ним отряд носильщиков в синих куртках, а я сосчитал чемоданы. Багаж графини составляли восемнадцать больших черных чемоданов с бронзовыми уголками, бронзовыми замками, толстыми ремнями; в центре каждого ремня желтой краской была проведена широкая полоса — видимо, чтобы чемоданы нельзя было спутать с чужим багажом. На крышке каждого чемодана была нарисована корона, а под ней буквы: «Ф.Э.У.». На всех чемоданах были свежие ярлыки с надписью "Пароходство «Кунард Лайн». Сбоку к этой горе багажа приткнулся большой плоский чемодан, почти целиком обклеенный ярлыками «Кунард Лайн», «Уайт Стар Лайн», «Гамбург-Америкэн» и отелей всех крупных городов Европы; я понял, что это чемодан служанки.

Беспрерывно подъезжали все новые такси, автомобили, грузовички с багажом, и места у кромки тротуара заполнялись так же быстро, как освобождались; автомобиль графини отъехал прочь. Арчи, Джотта и я переглянулись, обменялись кивками и улыбками и направились к лестнице, которая вела на причал. Счастье переполняло меня; я был счастлив уже потому, что нахожусь здесь, что только что видел графиню, что спускаюсь по этой деревянной лестнице. И я готов был — с великой охотой — продать свою душу, не требуя сдачи, лишь за то, чтобы плыть на этом сияющем огнями гиганте.

«Мавритания» высилась перед нами, длиной в несколько миль, с тремя бесконечными рядами светящихся иллюминаторов, сотнями и сотнями иллюминаторов, которые казались россыпью горящих точек. Я где-то читал, что океанский лайнер — самое огромное транспортное средство, но сейчас, глядя со ступенек деревянной лестницы на этого исполина, трудно было поверить, что это именно транспортное средство. Как можно было построить нечто столь длинное и огромное, как только эта громадина может плыть по морю?

Мы спустились на грязные доски причала и поднялись по трапу — настоящей солидной лестнице с перилами и перекладинами, заполненной смеющимися, взволнованными людьми. Я оглянулся, странным образом оказавшись чуть выше города, который лежал справа от меня, а затем сделал шаг и вышел из знакомого и привычного мира.

И оказался в мире, подобного которому никогда не встречал, — он говорил мне об этом всем своим видом, теплом, необычностью, даже запахом. Нас встречала шеренга улыбающихся мужчин и мальчиков в униформах посыльных, коридорных, или как там они звались в этом мире, в синих костюмах с ярко начищенными пуговицами. И все они были счастливы видеть нас и при этом ловко заставляли нас проходить дальше. И мы прошли — в большой зал, битком набитый пассажирами, гостями у взмокшими от пота стюардами. В зал, полный ловушек, которые представляли собой сумки с клюшками для гольфа, прислоненные к стенам, и высокие пузатые плетеные корзины с цветами, которые следовало разнести по каютам. В зал, где на полу у стен громоздились кипами свертки в коричневой бумаге, а на столиках грудами лежали гигантские коробки конфет, стопки телеграмм и радиограмм. В зал, где находились двухколесные багажные тележки и корзины с фруктами. И везде стояли пальмы в горшках, гудели людские, голоса, и людей все прибывало — они безостановочно входили и с любопытством смотрели по сторонам.

Мы трое шли, вернее, вынуждены были идти, увлекаемые человеческим потоком, по узкому коридору и наконец оказались в огромном и немыслимо красивом зале. Над нашими головами величественно вздымался сводчатый потолок из узорчатого цветного стекла, стены были обшиты… не знаю, как называется это дерево, сияющее и темное. И через, весь зад тянулся длинный-длинный стол, накрытый белой скатертью, за ним стояли улыбающиеся мужчины в накрахмаленных поварских колпаках и завязанных узлом косынках, а перед ними на столе — еда, еда, еда. Чего здесь только не было — паштет из гусиной печенки, черная икра, ростбифы, холодное филе, бифштексы, тушеное мясо, фрукты, пирожные, мороженое — словом, все. Даже копченый лосось. И мы ели, держа тарелки в руках и улыбаясь друг другу, бродили по залу, разглядывая картины на стенах. Люди все входили и выходили, и мы потеряли Джотту — она исчезла бесследно. Тогда я поставил свою тарелку и, снедаемый любопытством, отправился бродить по лайнеру. Я вновь шел по коридорам, битком набитым людьми, которые смеялись, явно довольные жизнью — не все, правда. Во всяком случае, не стюарды в униформе, которые с трудом пробирались в толпе, неся ведерки со льдом.