Вик Тори - Аномалия

Рядом возился с микроскопом Порываев. Оставив прибор в покое, он вышел из лаборатории. Вернулся минут через десять. В его руках был насос с фильтром для воды.

— Сломался.

— Что, тоже? – вздохнула Ира. – У нас хоть что-нибудь еще работает?

— Он давно сломался. Похоже, где-то неделю назад. Вспомните, когда заболел Бен.

И тут до нас дошло! Мы провели примитивный водопровод и поставили этот насос с фильтром, чтобы чистая питьевая вода из деревенского колодца поступала прямо в лабораторию. Насос продолжал работать, хоть и с перебоями, а вот фильтр сломался. Вода в колодце была чистой, но фильтр очищал ее от бактерий и примесей. Его просто забыли поменять на новый, как это полагалось делать каждую неделю, вот он и вышел из строя. А это означало, что мы все как минимум неделю пили сырую нефильтрованную воду.

С другой стороны, если причина была в этом, пострадали бы не только мы. Жители деревни тоже пользовались водой из колодца, но болезнь обошла их стороной. Так что либо дело было не в воде, либо просто аборигены обладали иммунитетом к возбудителю болезни, который спокойно плавал в воде столетиями, а может и больше, и наконец нашел подходящую среду обитания… то есть, наши беленькие, нежные тельца, выросшие в дисбактериозе.

Мы поспешили рассказать о своих подозрениях Феликсу. Он тут же заменил фильтр, но не очень-то верил, что причина смертей кроется в воде. Когда я напомнила о Даде и «белой чуме», он лишь отмахнулся. Ему, ученому до мозга костей, трудно было поверить в сверхъестественное. Для него существовали только цифры и формулы. А я была готова поверить во что угодно, лишь бы остаться в живых и вернуться домой.

Вечером того же дня короткой ухмылкой нам улыбнулась удача. Удалось привести в чувство микроскоп. Пока он не сдох окончательно, Ира схватилась за пробирки и часа два просидела в лаборатории. Мы ждали вердикта.

Когда Ира наконец вышла, по ее лицу было понятно: наши дела плохи.

— Поздравляю нас всех с амебиазом, — сказала Ира. Вода из колодца кишит амебами. Собственно, оттуда и вылезла эпидемия дизентерии. Мы все тоже хлебнули этой водицы.

— Но от этого не умирают за несколько дней, — возразил Порываев.

— Если лечить – не умирают. Да и болезнь развивается не за несколько дней. Инкубационный период – от недели до трех месяцев.

— Но нам сделали кучу прививок!

— Это непростая амеба. Скорее всего, это новый штамм.

— Но ведь наши препараты помогли справиться с эпидемией. Все больные выздоровели, разве нет?

— Да. До поры до времени. Пока препарат действует, они в безопасности. Но, думаю, через месяц, максимум два, эпидемия повторится. Нужно очистить колодец от этой дряни. Но и это вряд ли поможет. Скорее всего, причина заражения – в источнике, откуда поступает вода, в пресловутом Чимекку.

— И все же, мы вылечили людей. Никто не умер. А наши… за пару дней.

— Наши препараты теперь никуда не годятся. Они должны храниться в холодильнике, а не в бане. Все испортилось. То, чем мы в последние дни пытались лечить, не помогало, а может даже только вредило.

— И все равно странно это, — сказала я. – Почему болезнь протекает так быстро?

— В наших походных условиях я не могу выяснить это наверняка, — ответила Ира. – Но у меня есть нехорошее подозрение. В наших анализах огромное количество возбудителей болезни. Если сравнить их с анализами местных жителей, то амеб у нас в разы больше. К тому же, в крови умерших я выявила тканевую форму амебиаза. Это последняя форма развития – паразит, питающийся эритроцитами человека. Видимо, наши организмы особенно понравились амебам. Все же у местных иммунитет, выработанный столетиями, и его не сравнить с нашими прививками. Да и не факт, что амебиаз – основная причина смертей, но в этих условиях точнее сказать не могу.

— И что теперь? Мы можем это лечить?

— Без специальной терапии вряд ли. У нас даже антибиотики закончились. Все ушло на подавление эпидемии. Единственное спасение – поскорее сделать отсюда ноги.

— Я надеюсь, что это скоро произойдет, — мрачно сказал Феликс.

Ночью стало плохо Смольской и Порываеву. Оказалось, что они давно скрывали симптомы болезни, чтобы нас не расстраивать. Глупо, конечно.

Ира, надеясь найти хоть какое-то лечение, сидела за микроскопом. Наши препараты действительно испортились. Все, что у нас осталось – это старый добрый йод. Он убивал часть бактерий, поэтому всем нам пришлось пить малоприятный коктейль из кипяченой воды и нескольких капель йода.

К полудню следующего дня наши дела стали еще хуже. Смольская несколько раз теряла сознание, а потом впала в кому. Вечером то же самое случилось с Порываевым. Реанимационное оборудование еще работало, но ручаться, что больные продержатся хотя бы два дня, никто из нас не мог.

Впервые я увидела, как Феликс плачет. Он вышел на улицу, сел рядом со мной на деревянную скамейку недалеко от лаборатории, обхватил голову руками, и две крупные слезы скатились по небритым щекам в сухой песок под ногами. Измученная жаждой земля мигом впитала соленые капли… или они просто испарились под обжигающим африканским солнцем.

— Аномалия, ну почему так? Почему это случилось именно с нами? Кому нужна теперь эта экспедиция?

— Феликс, не надо, — я осторожно потрогала его за плечо, — а то я тоже сейчас заплачу. Нам надо держаться. Скоро придет помощь, я уверена. Ну не могли же про нас забыть!

— Помощь не придет. А если и придет, будет уже поздно. Нам не продержаться четыре дня.

— Почему четыре?

Двери лаборатории открылись, и к нам вышла Ира.

— Так вот вы где. А я уж испугалась. Предупреждать надо.

Ира присела рядом с Феликсом и тихо сказала:

— Не хочу вас огорчать, но что-то я себя чувствую не очень. По моим прогнозам… в общем, у меня сутки, максимум двое. У вас еще дня три-четыре…

Дня три-четыре. Как это мало, подумала я. И что это значит – четыре дня? Это трое суток и еще один день? Или это четверо суток ровно? Может быть больше. Но может быть и меньше… Что же делать? Как провести это время? В голове мелькали какие-то обрывочные мысли, я судорожно вспоминала, чего же я не сделала в своей жизни. Я никогда не была в горах, не успела родить детей и попрощаться с мамой. А на верхней полке в шкафу осталась лежать припрятанной коробка конфет… я оставила ее специально, чтобы отпраздновать с мамой мое возвращение. Много, много всего я не сделала, отложила на потом, осталась в долгу, не сказала главного.

Феликс с Ирой говорила о чем-то, но я слышала лишь обрывки фраз. Что-то там о реанимации, о препаратах и вакцинах, о химических реакциях… Да какое это все имело значение! Уже было поздно. Осталось дня три-четыре.

Ира улыбалась, но уголки ее губ предательски дрожали. Она посмотрела в небо, синеющее лоскутками сквозь листву деревьев, потянулась, как после долгого сна, и сказала: