Василий Шахов - Тень Уробороса. Аутодафе

— Запахи чувствуются, их не «слышно», — менторски поправила женщина, но парень ее даже не услышал. — Ты, кажется, хотел на обзорник сходить?

Вихрастый оживился:

— Так вы пойдете? — он с готовностью сполз с дивана и стал зачем-то накручивать на руку край курточки. — Там сейчас устанавливают какой-то телескоп…

— Ты беги, беги… Мы придем… — махнул рукой мужчина. — Наверное… — тихо добавил он в исчезающую спину мальчика.

— Я себя чувствую не в своей тарелке, — улыбнулась дама.

— Оно и неудивительно…

— Еще раз убеждаюсь: на моем месте всесильная Фанни смотрелась бы куда лучше… И не могу понять, почему Эвелина не отправила с тобой ее. Я не держу эту роль… А твоя фокусница и пацана бы на место поставила, и миссию провела бы без напряжения… — она обула туфли и потопала каблучком в жемчужно светящийся пол. — Идем, надо прогуляться…

— Перед долгим сном…

И он помрачнел. Оба они отвлеклись, и лишь услышав тихий сигнал вызова, посмотрели в голопроектор. За дверью, прося разрешения войти, стоял высокий белокурый мужчина лет тридцати или около того.

— Простите, — с этой оговоркой посетитель и возник в каюте, когда двери открылись, — вы не видели моего Эдмона? Мальчик семи лет. Вы, кажется, знакомы с ним…

— Как и основная часть пассажиров нашего катера, — не преминула поехидничать женщина.

В отличие от мальчишки блондин говорил с каким-то странным акцентом. Они были мало похожи, но что-то неуловимое роднило их.

— Это ваш… сын? Племянник? — уточнил очкастый хозяин каюты.

— Сын. Эдмон. Простите, я сам не представился. Ламбер Перье…

Пожимая руку блондина, очкастый ощутил вдруг что-то необычное, будто воздух качнулся в помещении или что-то невидимое завертелось вокруг этого Ламбера. Акцент французский, скорее всего. Так, по крайней мере, подумал мужчина, представляясь в ответ:

— Арч Фергюссон. И жена моя, Мэт…

— Матильда, — настойчиво поправила дама и тоже вздрогнула во время рукопожатия.

Арч лишь бровью повел, а она собралась, спрятала мимолетную растерянность и улыбнулась визитеру:

— Он помчался на обзорник, ваш Эдмон… Вам не мешало бы ограничить его чересчур свободное передвижение по катеру…

— Мон шерри, ты слишком строга…

— Да нет, нет, я знаю, — обреченно согласился с нею Ламбер. — Но мальчуган абсолютно неуправляем. Простите за беспокойство.

Обе стороны расшаркались. После ухода «француза» Фергюссоны посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, одновременно выдали:

— Он странный…

Фауст, мортуриум госпиталя в Тиабару, конец января 1002 года

Холодные сырые плиты глухо отразили звуки шагов. Два гварда склонились в почтительном поклоне перед входящим магистром. Агриппа не заметил монахов, спускаясь в ледяную темноту мертвецкой.

На продолговатых столах, сколоченных из досок cileus giate, вытянувшись, лежали покойные монахи ближних монастырей. Они ожидали последнего ритуала. Забальзамированные по древним секретным рецептам, тела их были защищены от разложения, и оттого стылый неподвижный воздух помещения был чист, а запах смерти отсутствовал в мортуриуме.

Агриппа шел мимо столов, не глядя на трупы. В основном это были старики, многих магистр знал при жизни, но сейчас они не интересовали его.

Еще несколько ступеней вниз — и Агриппе открылась небольшая комнатушка. Она была освещена куда лучше мертвецкой, и в ней находился всего лишь один «саркофаг», сделанный из прозрачного вещества, как в анабиозных камерах Земли.

Магистр встал у изголовья, заглядывая сквозь крышку.

Спокойный, со сложенными на груди руками, в «саркофаге» лежал его воспитанник, Зил Элинор. Агриппа читал на его лице беспредельную усталость, но не было в чертах Зила мятежа, злости или обиды. Священник знал, что открой он сейчас крышку и сдвинь покрывало, то взору представится маленькая страшная рана, которая две недели назад прервала жизнь в этом совершенном теле. Однако открывать крышку было нельзя: скрытые в ней и в днище «саркофага» устройства поддерживали постоянную температуру в замороженных клетках. «Саркофаг» являлся миниатюрной креогенной камерой. Две недели назад это была единственная надежда Тьерри Шелла, эксперта нью-йоркской Лаборатории. Теперь даже Шелл опустил руки и сдался. Восстановить Элинора не было никакой возможности — мозг юноши умер.

Печально улыбнулся Агриппа, проведя ладонью над лицом приемного сына. Улыбнулся и тихо заговорил:

— Здравствуй, мой мальчик… Не думал я, что придется нам встретиться так, да, видно, суждено…

Тишина была ответом пожилому магистру. Ровный свет, так непохожий на трепет пламени свечи, по-прежнему заливал точеное лицо бывшего послушника.

— Надеялся я рассказать тебе все это, когда найду и заберу домой. И вот нашел, вот забрал. Отныне ты дома. Кажется мне, что за все эти годы не раз и не два помышлял ты о возвращении, пусть и тесно, пусть и душно тебе было здесь. Теперь ты свободен. Теперь ты свободен, как никогда прежде. Тебе хорошо и легко. Больно всегда лишь тем, кто остался. У тебя теперь совсем другие помыслы, я знаю. Хочу лишь рассказать тебе, если ты слышишь меня, обо всем, что случилось во время твоего отсутствия…

Агриппа с болью в сердце разглядел паутину седины, вплетшуюся в длинные русые волосы умершего. Рожденный воином умрет как воин.

— Потом, скорее всего, Владыко и Благочинные назначат день ритуала. Нас будет много, помнящих тебя. Я знаю это наверняка, мой мальчик…

Осекшись, магистр прислушался. А почудился ему тихий-тихий полувздох-полустон. Но то всего лишь ветер гулял в вентиляционных отверстиях шахты мортуриума. Молчали древние стены, как всегда молчит ничего не забывающий камень.

— Я сразу понял, что посол Антарес оболгал тебя. Для каких-то своих, одному ему ведомых целей, он подстроил все так, чтобы ты узнал женщину и привязался к ней всей душой. Затем он мог распоряжаться тобой через нее. Он не зря спрашивал о твоей религиозности, о твоей внушаемости… Я никогда не верил, что бывают дурные люди, я был слеп… Но к тому времени, как я наконец прозрел, ты пережил уже очень многое и сумел оторваться от них. Ты был очень опасным свидетелем против Антареса, и оставлять тебя в живых он боялся.

Поверхность «саркофага» слегка замутилась. Агриппа отодвинулся, чтобы теплым дыханием своим не туманить крышку и не упускать из вида лицо Элинора. Священник имел последнюю возможность видеть своего сына в этом мире, и ему не хотелось терять ни единого мгновения из отведенных для беседы минут. Однако туман пропал не сразу, и магистр не смог стереть запотевшее пятнышко с пластиксплава гроба. Так, будто запотело изнутри…