Стивен Кинг - Обезьяна

Да, — подумал он снова в бреду. Да, это так.

— Питер, это ты вынул обезьяну из чемодана? — спросил он, уже заранее зная ответ. После того, как он запер чемодан, он положил ключ в карман пальто.

Питер посмотрел на обезьяну, и какое-то неясное выражение — Хэлу показалось, что это была тревога — на мгновение появилось у него на лице.

— Нет, — сказал он. — Мама поставила ее туда.

— Мама?

— Да. Она взяла ее у тебя. Она смеялась.

— Взяла ее у меня? О чем ты говоришь?

— Ты спал с ней в руках. Я чистил зубы, а Дэнис заметил. Он тоже смеялся. Он сказал, что ты похож на ребеночка с плюшевым мишкой.

Хэл посмотрел на обезьяну. Во рту у него пересохло, и он никак не мог сглотнуть слюну. Он спал с ней в постели? В постели? И этот отвратительный мех прижимался к его щеке? Может быть, даже ко рту? И эти кровожадные глаза смотрели на его спящее лицо? Эти оскаленные зубы были рядом с его шеей? На его шее? Боже мой.

Он резко развернулся о пошел в прихожую. Чемодан стоял там, он был заперт. Ключ лежал в кармане пальто.

Позади он услышал щелчок выключенного телевизора. Он вернулся из прихожей в комнату. Питер серьезно посмотрел на него.

— Папочка, мне не нравится эта обезьяна, — сказал он таким тихим голосом, что его едва можно было расслышать.

— Мне тоже, — сказал Хэл.

Питер пристально посмотрел на него, чтобы определить, шутит он или нет, и увидел, что он не шутит. Он подошел и крепко прижался к отцу. Хэл почувствовал, как он дрожит.

Питер зашептал ему на ухо, очень быстро, так быстро, как будто он боялся, что у него не хватит мужества договорить это до конца… или что обезьяна может услышать его.

— Она будто смотрит на меня. Смотрит на меня, в каком бы месте комнаты я не был. А если я ухожу в другую комнату, то чувствую, что она смотрит на меня сквозь стену. И я все время чувствую, что она… что она просит, чтобы я что-то сделал.

Питер поежился. Хэл обнял его крепче.

— Как будто она хочет, чтобы ты ее завел, — сказал Хэл.

Питер яростно кивнул.

— Она ведь на самом деле не сломана, так ведь, папочка?

— Иногда она сломана, — сказал Хэл, взглянув через плечо сына на обезьяну. — Но иногда она работает.

— Мне все время хотелось подойти к ней и завести ее. Было очень тихо, и я подумал, что нельзя этого делать, это разбудит папочку, но мне все-таки хотелось этого, и я подошел, и я… дотронулся до нее, и это омерзительное ощущение… но в тоже время она мне нравится… будто она говорит мне: Заведи меня, Питер, мы поиграем, твой папа не проснется, он уже никогда не проснется, заведи меня, заведи меня…

Мальчик неожиданно разрыдался.

— Это нехорошо, я знаю, что это нехорошо. В ней что-то не так. Мы можем выбросить ее, папочка? Пожалуйста?

Обезьяна усмехнулась Хэлу своей бесконечной усмешкой. Он ощутил влажность слез Питера. Вставшее солнце осветило тарелки обезьяны, лучи отражались и образовывали полосатые блики на белом, плоском, отштукатуренном потолке мотеля.

— Питер, когда примерно мама с Дэнисом собирались вернуться?

— Около часа. — Он втер покрасневшие глаза рукавом рубашки, сам удивляясь своим слезам. — Я включил телевизор, — прошептал он. — На полную громкость.

— Все в порядке, Питер.

Интересно, как бы это произошло? — подумал Хэл. Сердечный приступ? Закупорка сосуда, как у матери? Так как же? В конце концов это неважно, не так ли?

И вслед за этой пришла другая, холодная мысль: Выбросить ее, говорит он. Выбросить. Но можно ли вообще от нее избавиться? Хоть когда-нибудь?

Обезьяна насмешливо посмотрела на него, ее тарелки были занесены для удара. Интересно, не заработала ли она внезапно в ту ночь, когда умерла тетя Ида? — подумал он неожиданно. Не было ли это последним звуком, который она слышала, приглушенное дзынь-дзынь-дзынь обезьяньих тарелок на темном чердаке и свист ветра в водосточной трубе.

— Может быть, это и не так уж невероятно, — медленно сказал Хэл сыну. — Пойди, возьми свой рюкзак, Питер.

Питер посмотрел на него с сомнением.

— Что мы собираемся делать?

Может быть, от нее и можно избавиться. Может быть, навсегда, или хотя бы на время… долгое время или короткое время. Может быть, она будет возвращаться и возвращаться, и в этом-то все и дело… но может быть, я мы — сможем распрощаться с ней надолго. Ей понадобилось двадцать лет, чтобы вернуться. Двадцать лет, чтобы вылезти из колодца…

— Нам надо проехаться, — сказал Хэл. Он был абсолютно спокоен, но ощущал тяжесть во всем теле. Даже глазные яблоки, казалось, резко потяжелели. — Но сначала я хочу, чтобы ты пошел со своим рюкзаком к обочине стоянки и нашел там три или четыре приличных камня. Положи их в рюкзак и принеси ко мне. Ясно?

Понимание сверкнуло в глазах Питера.

— Я все сделаю так, как ты говоришь, папочка.

Хэл взглянул на часы. Было почти четверть первого.

— Поторопись, нам надо уехать до того, как вернется твоя мама.

— Куда мы едем?

— К дяде Уиллу и тете Иде, — сказал Хэл. — В их дом.

Хэл зашел в ванную комнату, пошарил за туалетом и, наклонившись, вытащил оттуда щетку для унитаза. Он взял ее с собой и вновь вернулся к окну, держа ее, как волшебную палочку. Он посмотрел на Питера в его суконной курточке, как тот пересекает стоянку с рюкзаком на плече (слово ДЕЛЬТА отчетливо выделялось на синем фоне). Сонная, глупая муха билась об стекло. Хэл знал, что она ощущает при этом.

Он наблюдал, как Питер подобрал три больших камня и пошел через стоянку в обратном направлении. Машина выехала из-за угла мотеля, она ехала слишком быстро, слишком уж быстро, и, прежде чем Хэл успел что-то сообразить, рука его с зажатой в ней щеткой метнулась вниз, словно совершая каратистский удар… и замерла.

Тарелки бесшумно стучали по его вклинившейся руке, и он ощутил в воздухе какое-то бешенство.

Тормоза завизжали. Питер отпрянул. Водитель двинулся к нему, как будто в том, что едва не случилось, был виноват сам Питер. Питер бросился со стоянки и вбежал в мотель с черного хода.

Пот струился по груди Хэла, на лбу у него выступили мелкие маслянистые капли. Тарелки стучали по руке Хэла, и она немела от холода.

Давай, — подумал он мрачно. Можешь продолжать, я могу ждать хоть целый день. До тех пор, пока весь ад не разморозится.

Тарелки разошлись и остановились. Хэл услышал последний призрачный щелчок внутри обезьяны. Он высвободил щетку и посмотрел на нее. Некоторые белые щетинки почернели, словно опаленные огнем.

Муха билась и жужжала, пытаясь пробиться к холодному октябрьскому солнечному свету, который казался таким близким.

В комнату влетел Питер. Он часто дышал, щеки его раскраснелись.

— Я нашел три здоровенных, папочка, я… — Он запнулся. — Ты в порядке, папочка?

— Все замечательно, — сказал Хэл. — Тащи рюкзак сюда.