Михаил Харитонов - Рассказы (сборник)

Роза Вайншток решила, что не будет большой беды, если она немного задержится: мало ли что понадобится ребе и его гостю. Сидеть в присутствии ребе она себе не позволяла, но почему бы не постоять?

— Сегодня я хотел бы поговорить с вами о кошерности пресловутой свиньи. Вы знаете, что моя точка зрения по этому важнейшему вопросу отличается от той, которую мы, евреи, считаем традиционной и которой придерживаемся уже в течении…

— Сразу — неуважение к Торе, с которого и начинается отступничество, — забормотал Залкинд. — Я об этом тысячу раз говорил, ребе, но вы меня не слушали…

Роза чуть подвинулась — да так неудачно, что с хлипкой книжной полочки упал антикварный том «Путеводителя по миру каббалы» и съездил корешком по сгорбленной спине рыжего нахала. Тот закрыл голову руками и повалился на пол.

— Что? Что случилось? Шахиды? — забеспокоился ребе.

— Нет, просто полку пора прибить покрепче, — вздохнула Роза. — Извините, пожалуйста, у нас тут очень тесно, — несколько суше, чем следовало, сказала она Меиру, который лежал на полу и шептал молитвы.

— Сначала напомним общеизвестное, — вещал тем временем Копчик. — Свинья, хазер, является, в некотором смысле, классическим примером некошерного животного. Интересно отметить, что в Торе такого исключительного выделения именно свиньи в ряду прочих некошерных тварей нет. Она упомянута в Книге Левит и Второзаконии среди запрещённых: у неё раздвоенное копыто, но она не жуёт жвачку. В этом смысле она противоположна, скажем, зайцу, запрещённому по обратной причине — он жуёт жвачку, но не имеет раздвоенных копыт. Тем не менее, именно свинина, а не, скажем, зайчатина, стала символом сил, противостоящих еврейству, и символом кашрута вообще. В частности, поэтому, в отличие от других нечистых животных, которых запрещено только употреблять в пищу, свинью нельзя использовать ни в каком виде, за исключением щетины, по поводу чего до сих пор ведутся споры…

— Во-первых, если уж говорить о символизме, то силы, противостоящие еврейству, символизируются конём, об этом писал Шмулевич… — опять понёс своё Залкинд, пытаясь стряхнуть сор, прилипший к рукаву.

— Молодой человек! Достопочтенный рав Шмулевич говорил это совершенно в ином смысле! — не выдержал Лайтман.

Перебранка продолжалась, впрочем, недолго — как раз подоспела рекламная пауза. Когда физиономия ребе Копчика сменилась изображением аппетитного на вид, и совершенно кошерного гамбургера с овощами из Натании и эйлатским майонезом, Меир, как обычно, бросился в уборную, а ребе, как обычно, прочёл Розе краткое наставление о том, насколько отвратительно и недопустимо перебивать религиозную передачу коммерческими предложениями. Роза, как обычно, прослушала нотацию, отметив про себя, что с каждым годом эта речь получается у ребе всё лучше и лучше. Ещё немного, решила она, и её можно будет записывать для телевизора. Надо будет договориться с ребе, а ребе не любит съёмок. Потом пригласить съёмочную бригаду, это тоже очень сложное дело — телевизионщики такие наглые, и почти ничего не соблюдают, для них, если что, и суббота не суббота — и это тоже нужно как-то урегулировать заранее. Потом, наконец, очень важно, чтобы съёмки велись подходящим телеканалом, тот же «Мир традиции» ребе не одобряет, хотя смотрит постоянно, а вот «Еврейский час» он не смотрит вообще, потому что во всём с ними согласен и там нет ничего интересного… Сколько хлопот, сколько проблем. Ничего, на то Всевышний и дал ей светлую еврейскую голову…

За этими размышлениями Роза Вайншток благополучно пропустила мимо ушей не только окончание речи ребе, но и возобновление передачи.

— В талмудическую эпоху вместо слова «свинья» часто употребляли эвфемизм давар ашер, «другая вещь», то есть нечто настолько непристойное, что даже самое его имя не следует произносить, — разглагольствовал рабби Копчик. — В Талмуде свинью обозначали как… — дальше посыпались цитаты и ссылки, которые старуха, как обычно, проигнорировала: не её ума дело.

Залкинд после посещения отхожего места несколько попритих и почти не высовывался — только один раз, когда рабби Копчик стал цитировать свидетельства о декрете Антиоха Эпифана, принуждающим евреев приносить свинью в жертву, назвал его слова «невежестенными домыслами», но Лайтман даже не отреагировал.

— И тем не менее, — продолжал рабби Копчик, эффектно взмахнув рукой с микрофоном, — в то же самое время в среде каббалистов развивались учения о том, что свинья вовсе не является отвратительной, а свинина чрезвычайно вкусна, и что евреи, отказываясь от свинины, делают это исключительно из послушания Всевышнему. Элиэзар бен Азария специально оговаривался, что еврей должен думать, что свинину он ел бы с удовольствием, и лишь прямой запрет Всевышнего…

— Не думать так, а только говорить в ответ на вопрос несоблюдающего, — придрался Залкинд и минуты три невозбранно ругался с телевизором, так как рабби Лайтман к тому моменту заскучал (Копчик говорил об общеизвестных вещах) и заклевал носом.

Розе пришлось полминуты громко скрипеть половицей и случайно задевать задом спинку кресла раввина, прежде чем тот очнулся.

Как раз в этот момент Копчик приступил к интересному.

— Итак, — он переложил микрофон из правой руки в левую, блеснув дорогими часами на запястье, — мы установили, что учение о кошерности, точнее, некошерности пресловутой свиньи далеко не столь однозначно, как мы его сейчас понимаем. В частности, существует влиятельная традиция, утверждающая, что ограничения, наложенные на нас Всевышним, парадоксальным образом не являются абсолютными. Все позднейшие учителя сходятся на том, что в эпоху Мошаха, после очищения мира, ограничения, налагаемые кашрутом, перестанут действовать…

— Опять предания и сказки вместо чистой Торы! Это невыносимо! — разгорячившийся Залкинд вскочил с места и бросился с кулаками на телевизор.

Роза на сей раз даже не шелохнулась: Меир, конечно, шлимазл, но всё-таки еврей, чтобы портить хорошую вещь. Так и вышло: худосочный кулачок Залкинда остановился в сантиметре от экрана.

Зато ребе всполошился, привстал в кресле и выругал Залкинда за попытку причинить вред его имуществу. Тот непродуманно огрызнулся какой-то цитатой насчёт уничтожения идолов, крайне неудачной — Лайтман разделал его под орех, всего минут за десять. То есть, конечно, не то чтобы разделал — Меира невозможно было заставить признать свою неправоту даже в самом пустяковом вопросе — но, по крайней мере, доказал неприменимость цитаты к данному случаю, что уже само по себе было огромным успехом.

За это время рабби Копчик в телевизоре рассказал много интересного. Роза даже пожалела, что пропустила всё это мимо ушей.