Михаил Харитонов - Рассказы (сборник)

В кабинете, как всегда, его встретила кривляющаяся рожица скринсейвера на экране «Макинтоша». Профессор не любил выключать компьютер — ему почему-то казалось, что машина потом не включится. К тому же ночью продолжала приходить почта. Надо бы поставить ещё и голосовую связь через сеть, подумал он, тогда международные звонки будут дешевле. Можно будет звонить внучке в Германию хоть каждый день, а не только по субботам. У него хорошая внучка. Жаль, что он, демограф из первой мировой десятки, сам не выполнил элементарную норму воспроизводства: одна дочь, одна внучка. А как ещё? Надо было делать карьеру, да и условия были не ахти, история России последние два века не балует условиями для научной карьеры.

Писем в основой папке отказалось на удивление немного, с вложениями — и того меньше. Интерес представляла только свежая статья Никольского про национально-этнический состав населения Южной Индии. Индийская тема сейчас вообще в моде, надо её развивать, а Никольский — молодой и перспективный, его прошлогодняя работа о сокращении интергенетического интервала в семьях среднего класса новых индустриальных стран очень интересны, хотя и не настолько, как его, Сабельзона, разработки десятилетней давности, но всё-таки вполне себе ничего… Правда, рассуждения об индийской рождаемости довольно-таки сомнительны. Ему, Льву Владиленовичу, собаку съевшему на демографических проблемах Передней Азии, Индия как была непонятна, так и сейчас… Вот, кстати: индусы живут ужасно, а плодятся как кролики, несмотря ни на какие условия, включая их жуткую госполитику…

Следующей в папке оказалась статьи Пейтлина. Аккуратный Никольский прислал и оригинал, и перевод.

Сначала Сабельзон решил статью не читать, по крайней мере пока, чтобы не портить себе настроение. Потом всё-таки, ругая себя, открыл файл — так, чтобы пробежаться глазами и отследить наиболее очевидные ляпы. Через пять минут он читал уже внимательно, чувствуя, как подступает к горлу привычная сухая злость.

«Следует, наконец, признать, что все науки о человеке — гуманитарные науки, в самом прямом смысле этого слова», писал Пейтлин. «Специфика же гуманитарных наук состоит в сознательном дистанцировании от той точности, которую Хайдеггер полагал признаком не-мышления, отказа от осмысления. Это касается и тех наук о человеке, которые считаются вотчиной статистики…»

Лев Владиленович ощутил настоятельное желание немедленно открыть редактор и вбить туда всё, что он думает про этого популярного болтуна, которого все почему-то так ценят. Пересилив себя, он продолжил чтение.

«Статистика ничего не доказывает, кроме пристрастий манипулятора», — читал он, чувствуя, как сжимаются и каменеют его пальцы. «Манипулирующий статистикой демограф может доказать что угодно — например, вся концепция демографических переходов в том виде, в котором мы её знаем, является результатом злоупотребления числами…»

— Ах вот как, — прошептал академик. — Ну я же тебя…

Что-то неприятно дёрнулось в виске, и тут же раздался шум в левом ухе — как будто открыли кран.

Сабельзон зажмурился и медленно сосчитал до десяти. Потом, на всякий случай, разделил в уме сто тридцать шесть на двадцать два, недоделил до остатка, но успокоился. Послушал себя — нет, ничего, решительно ничего нехорошего… Зато появилось ощущение, что он забыл о чём-то важном. Чёрт… чёрт… Ну конечно, интервью для «Мира науки»! Вопросы лежат уже неделю, надо бы заняться… Ладно, там посмотрим: пойдёт сразу — сделаем, не пойдёт — не надо, пусть ещё полежат… Тем не менее…

Он открыл глаза с твёрдым намерением немедленно закрыть возмутительную статью и заняться чем-нибудь полезным. Однако при попытке щёлкнуть по квадратику в углу курсор не шелохнулся.

«Ну вот, теперь машина зависла», — обречённо подумал академик. День, так хорошо начавшийся, явно не задавался.

Он нажал на клавишу перезагрузки. Ничего не случилось: проклятая статья не желала исчезать. Более того — в пальцах возникло какое-то странное ощущение, как будто они провалились в пустоту.

Обеспокоенный, он посмотрел на свою руку — и не увидел её. Руки не было.

У Льва Владиленовича закружилась голова. Он вскочил — ноги вроде бы слушались — попытался опереться о стену, но стена как будто провалилась под рукой. Не удержав равновесия, он нелепо взмахнул руками и полетел куда-то в темноту.

Последнее, что он увидел — тело худого седовласого старца, сидящего в кресле перед монитором. Правая рука бессильно свисала вниз.

Темнота скрутилась, превращаясь в жерло воронки. На дне приглашающе блеснуло.

— Доброй вечности. Вот вы и прибыли. Надеюсь, добрались благополучно, — вежливо сказано бестелесное туманное существо, висящее посреди какого-то неопределённого серого пространства.

— Да… если так можно выразиться, — машинально ответил академик, всё ещё пытаясь собраться с мыслями.

— Ну вот и славно. Теперь давайте займёмся делами… — существо сгустилось, изнутри озарившись блескучим рыбьим перламутром.

— Нет, так не пойдёт, — решительно прервал разговор Сабельзон. — Сначала представьтесь. Кто вы, собственно?

— Кто я? — существо сделало что-то такое, что Лев Владиленович понял как пожатие плечами. — Вы что, совсем ничего не помните?

— Нет, — сказал Сабельзон, и тут же осознал странную вещь: бестелесный собеседник кажется ему знакомым, и более того — успевшим порядком надоесть.

— Вот-вот, — несколько обиженно прогундосило существо. — Каждый раз одно и то же. Я занимаюсь вами с палеозоя, и каждый раз такая сцена. В позапрошлый раз вы мне ещё истерику закатили, — пожаловалось оно.

— Значит, были причины, — автоматически отбил наезд академик.

— Ну, причины были, — не стало спорить существо, добавив к свечению розовенького. — Умереть родами, зная, что ребёнка некому выходить… Не надо было рожать от зуава.

— Э-э-э… это когда было? — ошеломлённый академик среагировал на слово «рожать».

— В пятьдесят шестом. Тысяча восемьсот, — без энтузиазма отозвалось существо. — Извините, у меня тут проблемка… Вы пока подождите, хорошо? Только не пытайтесь бежать куда-нибудь. Во-первых, некуда, во-вторых, незачем. И в-третьих, нечем. То есть перемещаться тут можно, вы просто не умеете. Вы всеми силами сопротивляетесь духовному развитию, предпочитая тренировать интеллект. Ладно, об этом в следующий раз поговорим, — заторопился собеседник. — У меня свежий клиент, только что с физического плана. Сейчас приму душу, переправлю куда следует, и мы с вами продолжим…

Собеседник исчез. Не осталось вообще ничего, кроме абстрактного серого свечения вокруг.

Академик занялся тем, с чего начинал в любой новой ситуации: задумался.