Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга вторая

— Страшно красивое, — ответил Да-Деган, наблюдая за оттолкнувшимся от глади вод диском солнца.

— Говорят, здесь погиб Ареттар.

Усмехнуться в ответ. Только нет желания повторять, что «говорят» еще не истина в последней инстанции. Сказать бы, что гибель бывает разной. Сказать бы, что погиб певец гораздо раньше, чем вернулся на Рэну. Когда первый раз человеческой крови вкусил. Когда голосом своим несравненным ласкал и тешил разноглазого дьявола, когда против воли своей, желаний своих ложе с ним делил, выкупая жизнь сына.

Посмотрел ей в лицо с отчаянием утопающего.

— Лаэйлла, хорошая моя, солнышко, может ну его к черту, Ареттара?

Смотрела удивленно. В изумлении взметнулись брови.

Встать, подойдя, увести от обрыва, читая все, что в душе кипит, что, перегорев, может неизвестно в какие поступки вылиться.

Ступать рядом, уводя от взморья к дому, стоявшему посреди измочаленного сада.

"Может ну его к черту, Ареттара?" Если б только часть жизни вычеркнуть, словно страницы вырвать из книги. Да только такого зелья и на Эрмэ не придумано.

Была б возможность — забыл. Забыл бы с удовольствием. Избавляясь от памяти, как от наибольшего зла. Забыл бы, только не все.

Не успел до дома дойти — гостя заметил. Стоял Ордо у ворот, нервно покуривал. И злость, и досада, и порыв. Одинокая фигура, и не верится, что пришел один.

— Где Рэй? — сух голос, как скошенная трава, вылежавшаяся на солнцепеке.

— В доме, — к чему отрицать очевидное?

— Кто позволил?

Легонько пожать плечами в ответ. И многое можно сказать в ответ на вопрос, но нет желания затягивать дискуссию.

— Я спрашиваю!!! — а в голосе пламя.

— Не нервничай ты так, Аторис. Отец его, когда жив был, мне его на воспитание отдал. А так как нет в живых Хэлана, то я теперь ему не только воспитатель, но и опекун. Покуда не достигнет совершеннолетия. Благодарю тебя за заботу о нем, но отныне это моя обязанность!

— Я спрашиваю, кто позволил?

Усмехнувшись, вздернуть бровь.

— Не с того вопроса ты начал, — произнес, не повышая голоса, — я б сначала спросил — «почему»?

Ордо шагнул вперед. Упер руки в бока. Так и стояли, смотря друг на друга. Гневный, напористый Ордо. И сам Да-Деган, возвышавшийся на полторы головы над невысоким, как многие из воинов Эрмэ, Аторисом. Какие мысли отражались в черных, с золотистыми искорками, глазах, не понять. Не о том думал.

Не читал, словно открытую книгу. Смотрел. Любовался. Этим бешеным пламенем любовался. Неукротимостью, гневностью, напором. Улыбнулся внезапно, изгоняя из глаз крошево льда.

— Не отдам! — произнес с улыбкой. — Можешь дом по камешку раскатать, меня снова в форт отправить. Да что там говорить, что хочешь делай, Аторис, мальчишку я тебе не отдам. Сам он просил его из твоего дома забрать. Видно несладко ему там. Невесело. Захочет сам вернуться — удерживать не стану. А вот заставить ты меня не сможешь, даже если убьешь.

Дернулось лицо Ордо. Заиграл у глаза тик. Отвернулся так же резко, как и подошел. Только руки сжались в кулаки. Разжав пальцы Аторис медленно, словно нехотя, полез в карман за сигаретами, закурил, выпуская ароматный сизый дым.

— Повыеживался, и гоже, — проговорил Ордо устало. — Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому. Что делать станешь, если откажу контрабандистам, всех вон выставлю? И Оллами твою любимую, и Иллнуанари тоже?

— Самоубийственный шаг, — усмехнулся Да-Деган. — Не они от вас, пока вы от них зависите.

— Все ведь меняется, Дагги. Недовольных много. Так что легко это — поганой метлой!

— Чем жить будешь? Или Энкеле что-то новенькое придумал? Уж не Эрмэ ль служить?

— Тебе что до этого?

Покачать головой, закусив до боли губу, соленым вкусом крови наполняя рот.

— С ума сошел, — произнести, чувствуя, как раскачивается под ногами мир. — Ты хоть знаешь, что такое Эрмэ?

— Говорят, Эрмэ неплохо платит за услуги.

— Платить-то платят. Да тебя там живо сожрут!

Нет сил играть. Душит свободный вырез одежд. Словно камень положили на грудь. Камень, а не легкий шелк.

— Боишься, кусок мимо рта пройдет? — усмехнулся Ордо. — кто-то, как мне сказали, координаты потерянного флота задешево купить хотел.

Нет слов. Нет сил. Только взгляд в самые глаза. И как не заметил, что искры в глазах холодны и колючи, как далекие звезды? Как не понял, как не угадал? Дотронуться тонкими пальцами до крепкого плеча.

— Дурак ты, Аторис! Умничка каких мало, но дурак! Прежде чем в омут нырять, спросил бы об Эрмэ. У того же Таганаги спроси.

— Спросил, не волнуйся. Только говорят, ты Эрмэ верою служишь. И Вэйян — твоя работа.

— Энкеле донес? — а голос чужой и хриплый, словно карканье ворона. Сохнут губы и в горле ком. Не хотел вспоминать. Да вот, напомнили.

— Хоть и Энкеле, тебе-то что?

— Да ничего….

Мягко скользнуть по плечу рукой, отвернуться, чувствуя дрожь в коленях, да только уйти нельзя! Нельзя бросить, не чужой же, свой! Сын!

Только ближе были б, если б были чужими! Не мог приблизить его к себе. Не мог. Боялся снизойти до самой малой, дружеской орбиты. Из виду не выпускал, но и в душу не лез. Боялся. Боялся, что отгадают, вычислят, найдут. Что вернут к трону, да не только его самого. Что и Аториса не минует эта участь — Эрмэ!

— Ничего. Кроме одного. Ты не я. Сожалеть будешь.

— А ты, стало быть, не каешься?

Покачать головой, изгоняя из глаз сомнения и грусть.

— О чем мне каяться, Аторис? Один я во всем мире этом подлунном. У меня дочек, как сирены поющих, нет. Император же любит музыку. И рыжих, строптивых, словно огонь, любит. Пойдешь на поклон к нему — последнего дорогого в этой жизни лишишься. Мне, конечно насолишь. Только и самому несладко будет.

А в ответ — смех. Горький смех. Злой и гневный.

Обернулся, взглянуть, что же так насмешило. Жарким гневом полны черные глаза. Жарким гневом, почти что безумием. Не объяснить его, не понять. И принять невозможно.

— С тех пор, как нет Иридэ в этом мире, и мне терять нечего, Дагги. Сам знаешь!

Сказать бы «опомнись», только опомнится ли? Войдет ли в разум? И страх струйкой стекал по позвоночнику вниз, от самой макушки. Холодил не кожу — разум.

— Что я должен знать? — произнести чуть слышно, поведя плечами.

— Довольно милая женушка, Эльния мне рога наставляла. И с тобой, верно, более, чем с другими! Ох, недаром Лия, девчонка так на тебя похожа. Не зря!

Отступить на шаг. Не деланным было в этот раз изумление, искренним. Мутилось в голове, набатом стучало в груди.

И в первый раз не знал что сказать, что сделать…. А земля, качаясь, вскачь убегала из-под ног. И близким было безумие. Вплотную подступал колодец с тьмой.

— В своем ты уме, Аторис? — только и произнести, не в силах вернуть сиянье лицу и безмятежность взору. — Что говоришь такое? От крови родной отрекаешься?