Рэй Брэдбери - Сборник 12. На посошок

Мисс Элизабет долго смотрела на видневшееся сквозь ветки яблони маленькое личико своей племянницы.

— Ладно, дело твое, — сказала она наконец и вышвырнула в окно коробку с бумагами.

— Спасибо, тетушка! Спасибо! — Джульетта прижала руку к карману, в котором помещался весь сентябрь. — Сегодняшний день я тоже никогда не забуду! Я всегда его буду помнить, ты слышишь?

Мисс Элизабет посмотрела сквозь ветки, едва шевелящиеся от слабого ветра.

— Конечно, детка, — сказала она. — Да-да, конечно!

Джип ехал по пустой дороге, что вела в пустой город, стоявший на пустынном берегу обширной бухты, усеянной останками полузатонувших кораблей. Вдоль побережья тянулись бесконечные верфи, безмолвные здания с разбитыми окнами и огромными доисторическими подъемниками и транспортерами, застывшими бог весть как давно. А сейчас их железные суставы и клешни, крюки и цепи покачивались на ветру, осыпая ржавчиной пустые доки, где не было ни крыс, ни охотящихся на них котов.

Пораженный крайним запустением, молодой водитель джипа притормозил и стал разглядывать огромные неподвижные механизмы и мертвый берег, на который не набегали даже волны.

Даже небо было совершенно пустым: чайки давно улетели на север, подальше от этих берегов с их мрачными, похожими на огромные склепы строениями и неподвижными механизмами, где не было ни волн прибоя, ни играющих в них рыбешек, на которых можно поохотиться.

Само молчание этого места заставляло джип двигаться потише, будто под водой, будто его течением несло через площадь, обитатели которой однажды на рассвете тихо ушли, не обещая вернуться.

— Господи, — прошептал молодой человек. — Все мертвое…

В конце концов джип остановился возле здания с вывеской «Бар Гомеса», перед которым лениво колыхалось на ветру несколько красно-бело-зеленых мексиканских флажков.

Стоило молодому водителю покинуть свой джип и неспешной походкой направиться к бару, как возле здания появился рослый человек с копной седых волос, в белой одежде бармена, с полотенцем, перекинутым через левую руку, и бокалом в правой руке. Он хмуро уставился на джип, как будто в этом зрелище было нечто оскорбительное, потом перевел мрачный взгляд на водителя.

— Давненько гостей у нас не было, — сказал он низким гортанным голосом.

— Выглядит похоже, — кивнул молодой человек.

— Шестьдесят лет сюда никто не приезжал.

— Я вижу. — Молодой человек перевел взгляд на берег, доки, море и небо без чаек.

— Вы не ожидали здесь никого встретить. — Это было утверждение, не вопрос.

— Никого, — подтвердил молодой человек. — Но здесь вы.

— А почему бы и нет? С тысяча девятьсот тридцать второго года я полноправный хозяин этого города и этой бухты. Соответственно, и заведение это принадлежит мне. Здесь все мое. Вы спросите, как подобное могло случиться? Все происходило не здесь, а там, в море.

— Вы об отмели?

— О чем же еще? Отмель возникла здесь в одночасье. Как это произошло, никто не знает. Ну а кораблики так и остались здесь на веки вечные.

— Неужели они не могли расчистить фарватер?

— Пытались. Ведь здесь находился крупнейший мексиканский порт. Чего тут только не было! Оперный театр, роскошные магазины… Всем пришлось уйти.

— Выходит, песок сильнее золота, — сказал молодой человек.

— Да, из маленькой песчинки рождается большая гора.

— Так что, здесь никто не живет?

— Один человек живет, — пожал плечами старик. — Гомес.

— Сеньор Гомес, — кивнул молодой человек. — А я Джеймс Клейтон.

— Джеймс Клейтон… — Гомес приблизился, по-прежнему держа в руке бокал.

Джеймс Клейтон оглядывался по сторонам, рассматривая город и бухту.

— Так это и есть Санто-Доминго?

— Можете называть его как хотите.

— Больше подошло бы Эль-Силенсио. Или так — Абандонадо. Самый большой могильник на свете. Обитель духов. [20] Больше подошло бы Эль-Силенсио. Или так — Абандонадо. Самый большой могильник на свете. Обитель духов. — El silencio (исп.) — тишина. Abandonado (исп.) — заброшенный.

— Все сразу.

— Дом Одиночества. Признаться, мне редко доводилось бывать в подобных местах. Даже слезы на глаза наворачиваются. Мне вспоминается одно американское кладбище во Франции. Я никогда не верил в существование духов, но там мне стало как-то не по себе… Я почувствовал, как что-то невидимое сдавило мне грудь. Здесь все так же, кроме того, что здесь никто не похоронен.

— Здесь похоронено Прошлое, — сказал Гомес.

— Ну, прошлое вам не напакостит.

— Только этим и занимается. — Гомес взглянул на бокал, который он держал, как бы прикидывая, не выпить ли его самому.

Джеймс Клейтон взял протянутый бокал.

— Текила?

— Ну а что же еще?

— Gracias. [21] Спасибо (исп.).

— Она вас встряхнет.

Молодой человек залпом опорожнил бокал. Лицо его побагровело.

— Крепкая, ничего не скажешь! — выговорил он, задыхаясь.

— Могу налить еще.

Гомес исчез за дверью. Джеймс Клейтон последовал за ним.

Внутри он увидел стойку, уступавшую размерами разве что стойке бара в Тихуане, за которой могли замышлять убийства, хохотать, заказывать выпивку, вырубаться и просыпаться, созерцая себя в засиженных мухами зеркалах, сразу девяносто посетителей. На полированной семидесятифутовой стойке лежали стопки старых газет, над которыми на фоне зеркал стояли навытяжку, подобно солдатам, полки бутылок с содержимым всех цветов и оттенков. За стойкой располагались две дюжины накрытых белоснежными скатертями, поблескивающих столовыми приборами столов, на которых, несмотря на дневное время, стояли зажженные свечи. Гомес зашел за стойку бара и налил в бокал еще одну порцию смертоносной текилы, все готово для самоубийства, если молодой человек желает. Молодой человек выразил желание и уставился на скатерти, начищенное серебро и зажженные свечи.

— Вы кого-то ждете?

— Конечно жду, — ответил Гомес. — Рано или поздно они все вернутся. Так сказал Бог. А он никогда не обманывает.

— И когда же вы принимали последних посетителей? — поинтересовался Джеймс Клейтон.

— В меню все сказано.

Попивая текилу, Клейтон взял со стойки меню и прочел вслух:

— «Cinco de Mayo»… Неужели вы приняли последний заказ в мае тридцать второго?

— Так оно и есть, — ответил Гомес. — Это когда город покидала его последняя обитательница. Она тянула с отъездом до последнего мужчины. Потом ей здесь стало нечего делать. Все номера соседнего отеля и поныне завалены ворохами вечерних платьев. Видите вон там, через площадь, золотых богов и богинь на крыше? Это, конечно, только позолота, а то бы все увезли с собой. В этом оперном театре в самый последний вечер пела Кармен, сворачивая сигары на колене. Когда музыка кончилась, все покинули город.