Роберт Уилсон - Спин

— Но если вас поймают вместе со мной?

— Ничего хорошего, но оснований меня задерживать у них нет. Перевозку чужестранцев никто не запрещал.

— Перевозку преступника.

— А вы разве преступник, Тайлер Дюпре?

— Смотря как толковать некоторые постановления Конгресса.

— Я не толкователь постановлений вашего Конгресса. Лучше об этом не думайте, спокойней будет. Я не говорила, что отъезд отложили па день?

— Почему?

— Свадьба. Конечно, нынче свадьбы не те, что в прежние времена. «Спин» сильно подпортил свадебный адат. Да и все ухудшилось с тех пор, как горы покорились деньгам и забегаловкам быстрого питания с их ядовитой едой. Я не хочу сказать, что деньги сами по себе гадость, но много зла они могут натворить. Молодежь спешит, торопится куда-то. Но до лас-вега-совских свадеб-десятиминуток мы пока еще не докатились. Они там, у вас, все еще существуют?

Мне пришлось признать, что существуют.

— Что ж, мы тоже к тому идем семимильными шагами. Минанг хикинг, тинггал кербау. Но паламинан все же будет, и липкий рис, и музыка салуанг. Вы достаточно оправились, хотите посетить? Хотя бы музыку послушать.

— Буду рад.

— Значит, завтра вечером песни поем, а послезавтра утром бросаем вызов американскому Конгрессу. Свадьба нам на руку. Народу много наберется, машин много понаедет, меньше будет бросаться в глаза наше рантау в Телук-Байюр.

Я заснул поздно, проснулся освеженным, бодрым — давно уже не чувствовал себя столь здоровым. Теплый утренний ветерок доносил до меня кухонные запахи и причитания петухов, в центре поселения плотники сколачивали помост. День я провел у окна, читал, наблюдал за движением процессий невесты и жениха — они направлялись к дому жениха. Свадьба эта оказалась для деревни значительным событием, повлиявшим на распорядок дня. Местные варунги, не сговариваясь, устроили себе внеплановый выходной, хотя сетевые придорожные кафе по-прежнему завлекали проезжающих. К вечеру в воздухе висел густой запах жаренных с пряностями цыплят и кокосового молока. Эн ненадолго забежал, принес мне еду.

С наступлением темноты появилась ибу Ина в расшитом платье и шелковом платке.

— Все в порядке, брак заключен, — сообщила Ина. — Теперь дело за праздником. Вы не раздумали идти, Тайлер?

Я выбрал лучшее, что у меня было с собой: влез в белые хлопчатобумажные брюки, натянул белую рубашку. Конечно, я опасался появляться на публике, но Ина заверила, что чужих на свадьбе не будет, а среди своих я желанный гость.

Несмотря на заверения Ины, я чувствовал себя вне дома неуютно. В основном, не из-за бросающегося в глаза роста и смутных опасений, а потому что слишком долго просидел в четырех стенах. Как рыба, выскочившая из воды на воздух. Вдруг вокруг, в непосредственной близости, ничего, обширное пространство с отодвинутыми границами. Ина отвлекала меня рассказами о новобрачных. Жених — ученик провизора из Белубуса, родственник Ины. Всех родственников, более отдаленных, чем братья, сестры, дяди, тети и племянники, Ина называла кузенами и кузинами, хотя на языке минанг для каждой степени родства имелось то или иное слово, не имевшее эквивалента в английском. Невеста из местных, девушка со слегка подпорченной репутацией. Оба собирались после свадьбы в раитау. Новый мир манил.

Музыканты начали еще в сумерки и, по словам Ины, дол лены были играть до утра. Чтобы всем в деревне было слышно, на столбах развесили здоровенные динамики, а сами артисты разместились на деревянной сцене — двое мужчин с инструментами, сопровождавшие пение двух женщин-вокалисток. Ина объяснила, что пели они о любви, о браке, о разочарованиях, о судьбе, о сексе. О сексе много, очень много, в сочных живописных метафорах, которым позавидовал бы Чосер. Мы сидели на одной из скамей, окаймлявших площадку перед сценой. Люди, многие из которых слышали о сгоревшей клинике и беглом американце, пристально всматривались в мою физиономию, но Ина не позволила превратить меня в аттракцион. Она держала меня в сторонке, снисходительно улыбаясь молодежи, толпившейся у сцены.

— Мне не на что жаловаться. Годы мои не те. Поле мое больше не требует вспашки, как они там выпевают. Для меня все это суета.

Разодетые и разукрашенные жених и невеста восседали на самодельных тронах возле помоста с музыкантами. Жених с тонкими полосочками щегольских усиков, как мне показалось, выглядел несколько легкомысленным, но Ина заверила, что узду следовало бы набросить на казавшуюся воплощением невинности невесту в расшитом бело-голубом одеянии. Мы пили кокосовое молоко, улыбались. К полуночи женщины разошлись по домам, остались, в основном, мужчины. Молодежь толклась у сцены, смеялась и галдела, старики остались за столами, с мудрым видом играли в карты да о чем-то неторопливо переговаривались.

Я показал Ине страницы, написанные после моей первой встречи с Ваном.

— Не думаю, что вы все точно изложили, — отреагировала она. — Слишком уж спокойный тон записи.

— Не то чтобы спокойный, но я действительно старался соблюдать осторожность и объективность.

— Познакомиться с марсианином… — Она подняла взгляд к небу, к постспиновским звездам в хрупких рассеянных созвездиях, тусклых из-за яркого освещения площадки перед сценой. — Что вы ожидали увидеть?

— Что-нибудь не столь человечное.

— А он оказался «слишком человеком».

— Да.

В сельских общинах Индии, Индонезии, Юго-Восточной Азии Ван Нго Вен стал почитаемым персонажем. Ина сообщила мне, что в Паданге его портрет можно увидеть в домах горожан, на стене, в золоченой рамке, как изображение святого или знаменитого муллы.

— Что-то в его поведении привлекает, — сказала она. — В голосе что-то знакомое, хотя народ слышал его лишь в трансляции, по радио да телевидению. А его планета, марсианские возделанные поля — это ведь сельское, не городское. Больше восточное, чем западное. На землю прибыл посол из другого мира и оказался одним из нас! Или показался одним из нас. И америкосов он вздул, что любо дорого.

— Ина, Ван ни в коем случае никого не ругал, это невозможно.

— Ну, легенды ходят. У вас, конечно, на языке вертелось множество вопросов, когда вы с ним познакомились.

— Еще бы. Но я подумал, что ему уже надоело отвечать на вопросы, зачастую наверняка совершенно дурацкие.

— О Марсе он рассказывал охотно? О своем доме…

— Да, конечно. Ему нравилось рассказывать. Не нравилось только, если разговор переходил в допрос.

— Ну, я не такая воспитанная. Доведись мне с ним встретиться, я бы, наверное, утопила его в дурацких

вопросах. А вот если бы вы смогли спрашивать его о чем угодно, без ограничений, о чем бы вы спросили? Для меня ответ на этот вопрос Ины не представлял затруднений. Конечно, я точно знал, какой бы вопрос я задал Ван Нго Вену в первую очередь.