Роберт Уилсон - Спин

В общем, в день запуска ракет с репликаторами, в самом конце лета, к мысу Канаверал съехалось совсем небольшое количество народу — как аккредитованного медиаакулами, так и простых зевак. Марсианин умер, средства массовой информации уже охрипли, перепевая песни о его жизни и смерти, о его деле, и запуск казался лишь примечанием, сноской к некрологу. А то и бледным повторением пройденного, размытой копией грандиозного пуска марсианского проекта.

Но всё же шоу не утратило государственного масштаба, и Ломакс решил покрасоваться на запуске. И-Ди получил приглашение в качестве почетного гостя, так как уже некоторое время блистал примерным поведением. Утром назначенного дня я занял место рядом с Джейсоном на VIP-трибуне на восточном берегу мыса Канаверал.

Мы сидели лицом к морю. Старые плавучие платформы, вполне пригодные, хотя и отмеченные ржавчиной, могли запускать куда более тяжелые ракеты, чем новенькие «Дельты», казавшиеся на них карликами. Собственно, многого мы на таком расстоянии разглядеть не могли, лишь четыре белые колонны в летней океанской дымке да фермы платформ, мосты, вышки, суда обеспечения и охранения, замершие по периметру на почтительном удалении. Жару слегка смягчал порывистый ветер, недостаточно сильный, чтобы повлиять на запуск, однако успешно треплющий флаги и испортивший аккуратную прическу президента, поднявшегося на трибуну для приветствия.

Речь его, к счастью, оказалась краткой. Он помянул добрым словом Ван Нго Вена и его веру в то, что сеть репликаторов, развернутая на ледяных окраинах Солнечной системы, даст нам необходимую информацию о природе и целях «Спина». Ломакс похвалил храброе человечество, «оставившее отметку в космосе».

— Блин, Галактику он имеет в виду, а не космос, Галактику, — возмущенно зашипел Джейсон. — И что за отметка? Как будто кобель тротуарную тумбу обосс… пометил, то есть… Что за бараны ему речи сочиняют!

Потом Ломакс процитировал русского поэта XIX века по имени Ф. И. Тютчев, о «Спине» понятия не имевшего, но описавшего его так, как будто видел своими глазами:

Ломакс сошел с трибуны, поэзию Тютчева сменила проза обратного отсчета, и первая из ракет взревела двигателями, испустила языки пламени и клубы дыма, поднялась и исчезла в голубом небе. Чуждое, неразгаданное. Наследье родовое. Присутствующие поедали взглядами происходящее. Джейсон же закрыл глаза и сложил руки на коленях.

После пуска мы с остальными приглашенными проследовали на прием — и на съедение журналистам. Джейсон был записан на двадцать минут эфирного времени, я на десять. Меня подавали как «врача, пытавшегося спасти жизнь марсианского посла», хотя все мои подвиги сводились к успешному гашению горящего сапога Вана, безуспешным призывным воплям и бесполезному оттаскиванию его тела подальше от горящей машины. Самый поверхностный контроль (отсутствие дыхания и пульса) сразу показал, что ни в какой помощи убитый более не нуждается и лучше всего оставить труп в покое и подумать, как сделать себя менее заметным, слиться с землей и выждать, пока закончится заваруха. Все это я в общих чертах и пытался пересказать репортерам.

Президент Ломакс циркулировал по залу, пожимая руки, пока помощники не сдернули его куда-то согласно расписанному до минуты графику. Тут И-Ди и прижал нас с Джейсоном к буфетному столу.

— Полагаю, ты добился того, к чему стремился, — сказал он Джейсону, почему-то сверля глазами меня. — Теперь уж обратного хода нет.

— Значит, и спорить больше не о чем, — сказал Джейсон.

По завершении перехода мы с Ваном постоянно следили за состоянием Джейсона. Я осматривал его сам, направлял на неврологическое тестирование, на магнитный резонанс. Ни одна из проверок не выявила каких-либо отклонений от нормы, все изменения носили исключительно положительный характер. Здоровье у него оказалось куда лучше, чем я мог бы ожидать.

Но наблюдались в нем какие-то тонкие непонятные отличия. Я спросил Вана незадолго до его гибели, неизбежны ли изменения в психике Четвертых.

— В определенном смысле, неизбежны, — ответил он.

В определенном смысле ожидалось, что марсианские Четвертые будут вести себя иначе. Причем «ожидалось» в двояком смысле, то есть, во-первых, изменения в их поведении считались вероятными, а во-вторых, общество как бы требовало от них иного поведения.

Что изменилось в Джейсоне? Прежде всего, он иначе двигался, хотя это логически следовало из факта исчезновения его недуга. Он умело маскировал недостатки свой походки, а теперь в этом отпала нужда. Он стал похож на свежесмазанного Железного Дровосека. Капризность из его характера не улетучилась, однако сгладилась, вспышки эмоций не отличались прежней остротой. Джейсон реже ругался, из его ин-вективного лексикона почти исчезли наиболее крепкие выражения, он чаще шутил.

Все это звучит очень неплохо, то есть можно подумать, что он изменился к лучшему. В этом отношении он действительно изменился к лучшему, но прослеживались и иные изменения, не столь поверхностного плана и куда более тревожные. Он совершенно отстранился от руководства предприятием, дошло до того, что заместители лишь информировали его раз в неделю, а в остальное время фактически не замечали. Он принялся за чтение марсианских астрофизических трактатов в сыром переводе, обходя, если не нарушая, протоколы секретности. Единственное событие, выведшее его из новодостигнутого равновесия, — смерть Вана. Отразилось оно на Джейсоне тоже не вполне понятным образом.

— Ты понимаешь, что мы присутствуем при закате «Перигелиона»? — спросил его И-Ди.

И-Ди не преувеличивал. Кроме интерпретации данных от репликаторов, за «Перигелионом» как гражданским агентством уже мало что числилось. Началось реальное сворачивание предприятия, сокращение вспомогательного персонала. Техники оттягивались медленнее, перебегали в университеты и промышленные фирмы.

— Значит, быть по сему, — изрек Джейсон, демонстрируя не то душевное равновесие, присущее Четвертым, не то давно подавляемую неприязнь к отцу. — То, что от нас требовалось, мы совершили.

— И ты спокойно говоришь это мне?

— Я говорю то, во что верю.

— А то, что я посвятил свою жизнь созиданию того, что ты разрушаешь, не имеет никакого значения?