Дмитрий Поляшенко - Тени у порога

Потемнело существенно. Чаща стала теснее, деревья сгрудились, нависли, разглядывая крошечных путников у своего подножия. Наверное, перешептываются с интересом, удивляются.

Уже можно было обмануться в определении расстояния до далекого предмета. И без того молчаливая и неподвижная чаща стала врастать в повисшую в воздухе темную пыль сумерек. Дальние деревья слились в мутный невыразительный барельеф. Вадковского на секунду охватила тоска. На Земле он очень любил ночь. А здесь даже мысль о возможности остаться наедине с ночной темнотой и деревьями вызывала простой и чистый, ничем не замутненный страх. Страх этот давал силы и гнал вперед. Такого страха, наверное, можно было не стыдиться. Вадковский отер потное лицо валиком закатанного рукава. Огляделся. Он уже не мог вспомнить, о чем только что думал. Где ориентир?

Трое снова остановились. Щелкнула крышка контейнера, булькнула вода. Один из них ел и пил, сидя на контейнере. Другой, повыше, что-то спросил у третьего. Тот в ответ покачал головой. Больше не было произнесено ни слова. Двое склонились над плечом сидящего, переглянулись, кивнули друг другу. Потом все трое быстро собрались и через пятьдесят шагов бесшумно исчезли среди стволов-великанов.

Лощина не кончалась.

Они уже давно шли не в цепочку, а рядом, поддерживая Лядова с обеих сторон.

Вадковский во всех подробностях начал рассказывать Трайнису, как выглядит следующий ориентир. Почему-то очень хотелось говорить. Хотелось расшевелить безразличную, стремительно исчезающую в темноте чащу. Хотелось услышать собственный голос, удостовериться, что ты не превратился в тупо шагающий механизм, забыв зачем и куда идешь.

Трайнис слушал молча, иногда повторяя: «Тише. тише».

Опять вокруг все было пепельным и черным, как сутки назад. Какие-то заблудившиеся в кронах кванты закатного света давали глазу ничтожную возможность видеть. Они уже несколько раз налетали в полумраке на ветки и царапались.

— Фонарик! — прохрипел Трайнис. Контейнер болтался у него на левом плече. В левой же руке было зажат тесак. Правой он тащил Лядова за пояс комбинезона.

— Нет, — упрямо отвечал Вадковский. — Мы дойдем.

Здоровой рукой Лядов обхватил его шею. В правой Вадковский держал пистолет, который уже давно не убирал в карман. Рукоять стала неудобно широкой и скользкой, сам пистолет сильно потяжелел.

Лес распался на отдельные глыбы мрака. Иногда какие-то неопределенно бледные пятна маячили перед глазами. Порой начинало казаться, что это ноги, а не глаза, чувствуют повышение уклона, и тогда они сворачивали в низину, в существовании которой уже не было никакой уверенности — может быть, они давно уже заблудились и идут не туда. Так как это было бы слишком страшно, о таком варианте никто не думал.

Лядов двигался молча, односложно отвечая на вопросы о самочувствии: «все нормально». Кажется, у него начала подниматься температура.

Вадковский стиснул зубы, чувствуя, как тяжелеет Слав-кина рука на шее, но выхода не было. После всех событий ночевать в чаще было неоправданным риском. Тем более зная, что где-то впереди есть более надежное для ночевки место.

— Вижу, — выдохнул Трайнис, притормаживая и поднимая голову. — Черт тебя побери, Рома, вижу! Ой, прости.

Вадковский вскинул голову.

— Где? — И расплылся в улыбке. — Все нормально. Вот именно — «шъерт побьери»!

Они остановились. Лядов покачивался, уронив голову на грудь; дышал тяжело и отрывисто.

Вадковский с наслаждением вытер лицо о скатанный рукав на предплечье. Снова посмотрел.

Пусть они ошиблись — взяли левее. Совсем немного — метров двести. А ведь могли промахнуться. Сейчас не понять, виновата ли чаща, где не видно ни зги, или курс был намечен второпях. Теперь это не важно. Главное, что справа, среди поредевших деревьев — что, как им уже известно, явный признак гористого поднятия, — высоко вверху слабо розовел кусочком фруктового сахара на фоне глубокого индиго предночного неба вертикальный выход камня. Стена. Щека. Как будто у крутого зеленого холма вертикальным ударом стесали одну сторону, до камня сняв дерн и деревья.

Подхватив Лядова, с новыми силами полезли напролом.

— Вы меня достали с вашей чащей, — бормотал Лядов, мотаясь, как холст в ручье между двух столбов. Впрочем, он шел сам, но спотыкался все чаще, тяжело повисая на шеях друзей.

— Бросьте меня, — бормотал Лядов.

У Вадковского отлегло от сердца — умирающий человек шутить не будет.

— Все, Слава, дошли. Финишный рывок, последний.

Деревья редели. Прохладный свежий воздух лился навстречу. Только сейчас стало понятно, как перенастоен до духоты растительными ароматами воздух чащи.

Стало светлее. Подъем оказался довольно крутым. Лесная подстилка истончалась. Когда черная в полумраке трава исчезла из-под ног, мелкие камни резко заскрипели под подошвами. Деревья остались позади. Гора росла над ними. Далекая верхушка ее была слабо окрашена розовым и самостоятельно парила в темном воздухе. Истосковавшийся глаз улавливал вокруг призрачные радужные цвета. Наверное, это был психологический эффект после многочасового путешествия в монотонном сумраке. Скальные выходы светлели под ногами.

Они забрались еще на десяток метров по склону, под темную неровную стену, и Лядов неожиданно твердо сказал:

— Больше не могу. Дайте отдохнуть.

Его усадили на травяной островок. Лядов немедленно откинулся на спину.

Вадковский с Трайнисом стояли над ним и озирались, переводя дыхание.

Западная часть неба над черными волнами слившихся крон была чуть светлее, вырисовывались силуэты отдельных ветвей.

Вадковский присел, провел рукой по траве. Задержал ладонь. Трава была влажной. Он постарался вспомнить, была ли влага прошлой ночью — и не смог. Это было слишком давно. Обычная роса. Но что-то его обеспокоило.

Трайнис рядом затих.

Вадковский поднял голову. И тоже замер.

Только сейчас, когда они дошли и сознание немного очистилось от забот, когда за считанные минуты погасли остатки заката — глаза прозрели: над головой ковром горели звезды. Их было больше, чем на Земле в августовскую ночь, похоже, Камея располагалась ближе к ядру. Непривычное расположение далеких светил наделяло весь небосклон невероятной новизной. Они действительно были чужды троим с Земли — эти созвездия, никем никогда не названные. Несколько крупных звезд были ярко окрашены — даже мелькнула мысль об орбитальных станциях, — но мерцали они как самые обычные звезды.

— Вот уж не думал, что когда-нибудь смогу дать имя созвездию. — Вадковский соединил взглядом несколько звезд, чуть подумал: — Подсвечник. Нет, Канделябр.

— Давай поднимемся повыше, канделябр, — устало сказал Трайнис. Посмотрел на смутно видневшуюся в полумраке каменную стену, до которой оставалось полсотни шагов.