Линн Флевелинг - Тени возвращаются

— Я неспособный ученик, — пробормотал он, чувствуя усталость и досаду.

Она грустно покачала головой:

— Тогда, боюсь, по тебе плачет плётка.

— А Вы не пробовали бежать отсюда?

Вопрос был встречен недоуменным взглядом:

— Бежать? Куда мне бежать?

Серегил постарался расположиться так, чтобы иметь максимальный обзор через дверь, когда она станет выходить. Действительно, дверь тщательно охранялась, но страж там был всегда лишь один. Еще несколько дней, пообещал он себе, и у него хватит сил попробовать выбраться наружу.

Но прошло целых три дня, пока он ощутил в себе силы всего лишь ненадолго подняться с постели и медленно, едва волоча ноги, пройтись по комнате. Когда Зориель принесла ему мягкую шерстяную одежду, чтобы он смог одеться, ему показалось, что она чем-то озабочена.

— Что-то не так, матушка?

— Он превзошел сам себя, негодяй, — пробормотала она, но тут же захлопотала над ним, помогая сесть на стул возле окна.

— Кто?

— Это тебя не касается, — огрызнулась она, принявшись подтыкать под него одеяло. Серегил просидел там всё утро, довольный, что имеет, наконец, возможность видеть хоть что-то помимо этих четырех стен.

Как он и предполагал, его комната находилась на верхнем этаже. Он рассмотрел железные прутья за оконной рамой, очевидно установленные лишь недавно, ибо раствор, державший их, казался свежим. Окно было плотно запечатано и застеклено. Глядя сквозь чуть ребристые стекла, он увидел часть внутреннего дворика с садом и фонтаном посередине, и колоннаду вокруг. Как-то раз он заметил прошедшего там темноволосого господина, и чуть позже — пару ребятишек в сопровождении темноволосой женщины с вуалью, прикрывавшей её лицо ниже глаз. Несомненно — ещё одна рабыня.

— Ты же не собираешься измучить себя в первый же день, — начала ворчать Зориель, когда вернулась, принеся ему обед: — Ну-ка быстро возвращайся в постель!

Серегил даже не пытался возразить. Он истратил все свои силы лишь на то, чтобы высидеть на стуле. Даже короткое расстояние до кровати показалось огромным его непослушным ногам. Но он разыграл перед ней полную немощь, и пошел ещё дальше, попросив её покормить его супом. Она прищелкнула языком, но его просьба, должно быть, пришлась ей по душе, ибо глаза старухи были добры, когда она кормила его. Чем он слабее, тем меньше она боится, догадался Серегил.

Чтобы упрочить её хорошее настроение он съел весь суп и хлеб, что она дала ему, и лишь затем спросил:

— Вы никогда не называли мне имени хозяина. Почему?

Он вновь уловил тот же проблеск неприязни, что и этим утром, потому что она фыркнула и ответила:

— Мне не было дано указание, что я могу сказать это тебе.

Она промокнула его щеки салфеткой.

— Что ж, мне просто хотелось знать, кому мне следует быть благодарным.

Он удовлетворенно вздохнул и закинул руки за голову:

— Я живал в худших апартаментах, даже находясь на свободе. Хозяин со всеми рабами обходится так?

— Нет, — отрезала старуха, вновь окружая себя завесой страха.

Попытавшись сменить тактику, он бросил на неё жалостный взгляд:

— Я вовсе не прошу Вас ослушаться приказаний, просто днём и ночью меня гложет один и тот же вопрос: чего ждать дальше?

Он прикрыл веки и, позволив голосу чуть задрожать, отчаянно дернул свой металлический ошейник:

— По правде сказать, я ужасно боюсь, матушка. И всё это заставляет меня трепетать ещё больше. С чего бы ему так хорошо обходиться со мной, если только он не готовит меня для…, - он сделал выразительное лицо:…для своей постели. Это похоже на него?

— Он? — Она нахмурилась и покачала головой: — Даже если бы мне было что-то известно, я не стала бы вести с тобой подобные разговоры. Давай, доедай-ка хлеб, поднос оставишь на полу. А мне пора идти. У меня куча дел.

Она направилась к двери, но прежде чем стукнуть охраннику, задержалась:

— Наслаждайся бездельем, пока есть время, сынок. Очень скоро ты узнаешь, каково тут живется.

Серегил размышлял над её словами, дожевывая последний кусок хлеба. В лучшем случае этот её безымянный хозяин должно быть, просто слишком строгий. Ну а в худшем? Что ж, это оставалось пока неизвестным.

Он попробовал отдохнуть, но его мысли вновь устремились к Алеку и заставили беспокойно биться в груди его сердце. Он снова поднялся с постели и опять медленно двинулся к окну. Взмокнув и едва держась на ногах, он рухнул на стул, вцепившись в подоконник.

Кажется, это был самый обычный внутренний двор. Тут не было ни конюшен, ни сараев, лишь аккуратные ухоженные клумбы, разбитые между дорожками, сделанными из чего-то ярко-белого — камня или ракушечника — и вероятно окружавшие фонтан. Из своего угла он не мог видеть ворот, но предположил, что, если ему удастся всё же выбраться через окно и спуститься на землю, не переломав себе ноги, ему придется пробираться через сам дом или же карабкаться по стене на крышу. Как бы ни было, пока он был к этому не готов.

Конечно, ему следовало всё хорошенько обдумать, прежде чем пытаться бежать. Окно явно не подходило для этой цели: прутья решетки были слишком частыми даже для такого худосочного существа, каким он был теперь. Створки были наглухо прибиты, а стекло оказалось настолько толстым, что снаружи до него не доносился даже плеск фонтана.

На следующий день он почувствовал себя более крепким, и как только Зориель оставила его после завтрака в покое, он медленно обошел комнату, осматривая, не выпустил ли что-то из поля зрения. Ему было плевать, что кто-нибудь узнает. Глубоко внутри мятежная часть его натуры всё ещё жила надеждой, что настанет день, и он снова услышит, как его называют "господин".

Это заняло чертовски много времени — осмотреть пространство под кроватью и между половицами: вдруг да найдётся что-то, что можно было использовать как инструмент или оружие — но он заставил себя сделать это. Должно же тут было оказаться хоть что-то полезное!

Но он так ничего и не нашел.

— Ну да как же, тебе должны были оставить под кроватью нож или моток веревки, — пробормотал он, беспомощно опустившись на пол возле двери. Из всего, что оказалось под рукой, оставался лишь деревянный кувшин, но на худой конец, сошел бы и он, лишь бы достало сил как следует им размахнуться. Зориель не оставляла в комнате даже ночной горшок. Ему приходилось просить её принести его — весьма оскорбительная процедура — а затем она тотчас же его выносила.

Он снова тронул ошейник. Должно быть, это тут в порядке вещей. Он нащупал место, где находилась заклепка, но шов был таким прочным, что нечего было и думать о том, чтоб сделать с ним что-то. Впрочем, ничего неожиданного.

Кровать была слишком крепкой, чтобы пытаться её сломать. Тяжелый матрац был набит соломой и перьями. Он бросился на кровать и в бессилии ткнул кулаком в единственную подушку, дозволенную ему. Она также не могла служить оружием, разве если бы он захотел насмешить своих тюремщиков до смерти.