Александр Тюрин - Священная война (сборник)

Они чуть не расплакались, когда в коридоре прокатилась жестяная трель звонка. Но Космонавт посмотрел на них со строгой улыбкой: разве ребята не знают, что самое первое, что нужно, чтоб стать просто достойным человеком, сыном трудового народа, не говоря уж о космонавтах – это дисциплина?

Со вздохами, необычно медленно, оглядываясь на стол, за которым сидел, улыбаясь, Космонавт, Глеб уложил в тяжелый ранец дневник и тетрадь. Так же неохотно пошел к дверям, оглядываясь через шаг. Вождь с портрета, Космонавт и стоявшая рядом с ним Ольга улыбались ему вслед – и он улыбнулся.

Шагалось все же нескоро, потрясение от внезапной встречи с космонавтом не торопилось расставаться со стриженой головой Глеба, в оттопыренных ушах позванивало. Он уже спустился с четвертого этажа к раздевалке, когда вдруг вспомнил, что – ну надо же! – ручка осталась там, на парте. Ох… он посмотрел на толпу у раздевалки, вздохнул, повернулся, и побежал назад, к классу, перескакивая через серые бетонные ступени на ведущей вверх лестнице.

Уже протянув руку к двери, Глеб услышал голоса. Голос Космонавта звучал как-то необычно – неуверенно, почти смущенно. Против воли Глеб прислушался.

– Оля, я… в общем, я в столице ходил… ну, туда. Узнавал про твоего отца…

– Ты что несешь?! – Глеб чуть не вскрикнул от неожиданности и испуга. Да разве можно так говорить с Космонавтом?! – У меня нет никакого отца, ты понял?! Нет и не было! Мой отец – товарищ Вождь!

За белой дверью воцарилась тишина. Потом голос Космонавта укоризненно произнес:

– Оля, зачем ты так? Я что, по-твоему, стукач?

– Ты не стукач, – голос Ольги звучал тихо и как-то безжизненно. – Ты дурак. После того, как папу забрали… и мама умерла здесь… у меня нет никого, кроме тебя, понимаешь? Понимаешь, Юрка?! Если и тебя… если с тобой что-нибудь… зачем мне тогда жить?!

Глеб тихо-тихо отошел от двери, за которой уже слышались глухие рыдания Ольги. Он терялся перед слезами взрослых. И чувствовал, что лучшее из всего, что он может сейчас сделать – это уйти. Ну, ручка… никуда не потеряется.

Уже на лестнице он вдруг вспомнил, кого ему с самого первого урока напоминало лицо Ольги.

Когда Глеб только собирался пойти в школу, он решил заново оклеить бумагой учебники старшего брата. Содрал с одного из них потрепанную газету – и увидел на внутренней стороне фотографию. За столом на фоне сада сидели двое – товарищ Вождь и незнакомый дядька с темной бородкой. Оба улыбались, глядя прямо на Глеба, а на коленях Вождя сидела и хмурилась какая-то маленькая девочка. А за спиной дядьки с бородкой стояла женщина – вот эта женщина очень походила на их Ольгу, только была постарше.

«Мама, кто это?», – спросил тогда маленький Глеб. Мама почему-то побледнела, вырвала у него газету, кинула в печь, а потом долго шуровала в ней кочергой, даже после того, как газета рассыпалась в золу.

Потом она подошла к сыну, присела на корточки и сказала: «Глеб, забудь про эту газету и никому про нее не рассказывай, хорошо? Это плохие, очень плохие люди. Они обманули Товарища Вождя, понимаешь? Нехорошо будет, если кто-то узнает, что у нас дома хранился портрет таких плохих людей, правда?». Глеб кивнул.

Он в самом деле забыл. А вот сейчас, спустя пять лет – вспомнил.

На крыльце было шумно. Все школьники столпились вокруг их класса и с раскрытыми ртами слушали счастливчиков, у которых на уроке выступал Космонавт.

Сын поселкового бухгалтера, Стас Козлов, внимал им с кислым лицом – его обновка, замечательный нож, решительно побрела перед визитом в школу звездного гостя.

– Правильно папка мой говорит, – громко заявил он, наклоняя коротко остриженную голову. – Чтоб космос осваивать, сильная власть нужна. Это как в Египте, когда пирамиды строили. А то людям волю дай, они бы все ракеты на кастрюли порезали, а пирамиды по камушку на огороды растащили.

Все вдруг замолчали. Глебу, стоявшему наверху в обнимку с лыжами, с крыльца было особенно хорошо видно, как распространяется эта тишина вокруг Стаса. Только простоватый Коля Вырятко продолжал взахлеб тараторить в наступившей тиши, но и он вскоре захлебнулся своим «а он тогда, значит, встает… он, значит…» – и заоглядывался, растерянно моргая.

К Стасу протолкался Игорь Котов, щуплый остролицый паренек с вечно встрепанными волосами и шальными зеленоватыми глазами. Он жил при школе, в интернате, только, в отличие от большинства соседей – круглый год, потому что был круглым сиротой. А еще был он известен как парень совершенно бесстрашный и сплошь и рядом лезший в кулаки на мальчишек постарше и покрупнее. И даже если бывал он бит, то победа над ним дорого обходилась победителю.

– Гад ты, Козлов, – тихо и зло выдохнул он вместе с морозным парком, и его негромкий голос услыхал даже Глеб на крыльце. – И папашка твой гад. Правильно его сюда выслали.

Его вообще расстрелять надо было! По-твоему, значит, мы не по своей воле в космос идем? По-твоему, Партия и Вождь нас силком заставляют, как те цари – рабов?

Стас побледнел и начал отступать задом, вскоре упершись спиной в тесно сомкнутую стенку хмурых однокашников.

Легко было представить, что случилось бы дальше, если бы все звуки у крыльца не перекрыл мощный, накативший со стороны степи рев и упругий порыв ветра, поднявший небольшую пургу из сухого снега. Далеко на горизонте начал стремительно расти серебристый столбик, уходя все выше и выше. На его вершине сверкала крохотная искорка.

Рев уже смолк, а у Глеба продолжало звенеть в ушах. Ребята внизу провожали взглядом искорку, позабыв чуть не начавшуюся драку.

– «Сокол» пошел!

– Сам ты «Сокол»! это «Ударник», у меня дядя на космодром продукты возит, он знает!

– Ладно вам, – рассудительный крепыш Славка Данилов разогнулся. Наверное, только он во всей школе отвлекся от зрелища стартующего корабля ради застегивания лыжной тесемки. – Эй, деревенские! Давайте, лыжи надеваем, да и ходу! Гляньте вон – надо засветло дойти. Фобос на небо лезет.

Глеб поглядел туда, куда указывала варежка Данилова. Над горизонтом, чуть левее того места, где стаивал в белесое облако след ракеты, карабкался на небосвод второй серебряный серпик.

Глеб побежал вниз, да и другие засуетились, надевая лыжи, сбиваясь в кучки, ища попутчиков.

В ночи двоелуния снежные крысы звереют.

Когда пришла весна и стаял снег даже в самых глубоких лесных оврагах, в Федотовку начали возвращаться демобилизованные. Оно и понятно – война закончилась, победили немца, а тут как раз пришло время пахать да сеять.

Мужиков встречали у самой околицы. Жены кидались навстречу, висли на шее, целовали запыленную солдатскую щетину, дети цеплялись за рукава, а у кого повзрослее – солидно подходили пожать батькину руку. Потом, не выдержав серьезности, тыкались лицом в колючую шинель.