Ильдар Абдульманов - Царь Мира

Боль усиливалась, и Эдик понял, что надо спешить домой, а вернее, в театр, к Алине. Она сможет его вылечить. Он взглянул на часы — если поспешить, то можно успеть к автобусу. Он ускорил шаг, кривясь от боли, и несколько минут спустя уже ехал в город.

А в это время пожилой дачник на стареньком «Москвиче» заехал на свалку, чтобы присмотреть себе что-нибудь для дачи. Спустившись к «полю боя», он простоял там несколько секунд бешено колотящимся сердцем, затем нырнул в свой «москвичок» и на необычной для себя скорости помчался к развилке, где был пост ГАИ. Инспектор выслушал его сбивчивые фразы, записал адрес и сообщил в городское УВД. Молодой сержант, выехавший на патрульной машине к месту происшествия, убедился, что речь идет не о простой аварии, и вызвал опергруппу. С ней и поехал сидевший в управлении Сергунин.

Наваждение у пассажиров закончилось, когда они проехали полпути до столицы. И сменилось оно, как и следовало ожидать, полным недоумением. Одним из первых пришел в себя Клевцов. Он не мог понять, почему, решив остаться в Васильевске, он вдруг оказался в поезде, идущем в Москву. Прислушавшись к разговорам опомнившихся пассажиров-зрителей, Клевцов понял, что все они были в этот вечер в театре, но неведомая сила понесла их на станцию и забросила в вагон. Проблема состояла в том, чтобы вернуться. Поездов до Васильевска больше не было, но от ближайшей станции ходили автобусы. Большая часть пассажиров вышли там, некоторые предпочли остаться и доехать до Москвы, где можно было переночевать у родственников, знакомых или, на худой конец, на вокзале. Клевцов решил остаться с теми, кто хотел вернуться домой. Именно поэтому он оказался на автостанции и принял участие в штурме одного из последних междугородных автобусов. Следующий, самый последний, должен был идти через час, и три или четыре десятка несчастных, которым не повезло при штурме, окружили автобус и не давали ему уехать. Хотя все равно водитель не стал бы ехать несколько десятков километров с открытой дверью, а закрыть ее, естественно, не удавалось. Впрочем, еще неизвестно, кому повезло больше — тем, кто был внутри, или тем, кто остался снаружи. Клевцова, например, буквально внесли в автобус, сидячих мест там, разумеется, не было, и людей в проходе набилось, как сельдей в бочке. Клевцова сдавили так, что в какой-то момент он решил: сейчас ему переломают ребра. Доктору наук пришлось убедиться на своей шкуре, какой свирепой и хамской становится интеллигенция, вынужденно стоящая плечом к плечу. Право же, в таких ситуациях он предпочел бы терпеливых или полупьяных пролетариев.

Водитель ругался, диспетчер автостанции да и получше устроившиеся пассажиры истошными голосами требовали освободить двери и уйти с дороги. Но на двери автобуса еще висели несколько Васильевских театралов, решивших стоять насмерть. Наконец перепуганный диспетчер пообещал, что найдет второй автобус, но невезучие, знающие цену словам диспетчеров, держали один до тех пор, пока другой действительно не появился. Его озлобленный водитель уступил просьбам сослуживцев и, проклиная все на свете, сел за руль. Толпу, блокировавшую движение, удалось уговорить сесть во второй автобус, и обе машины двинулись в сторону Васильевска.

Как только Клевцов смог вздохнуть нормально, он стал анализировать то, что с ним произошло. Поскольку в комментариях и уточнениях вокруг него недостатка не было, он без труда установил, что все эти пассажиры, по-видимому, подверглись в театре некоему сеансу массового гипноза, хотя и шел обычный спектакль. Им внушили, что надо ехать в Москву. Ага, понял Клевцов, ведь они говорят про «Трех сестер», а там об этом как раз и говорят. Итак, зрители ломанулись в столицу. С этим более или менее ясно, хотя, конечно, публика в театре и на сеансах гипноза не одна и та же. Но, допустим, что эта часть зрителей — внушаемые. Но как и почему произошло то, что он, доктор наук, человек трезвого мышления, не поддающийся гипнозу (он проверял), вдруг присоединяется к толпе, на ходу меняя принятое решение, и едет в Москву? Эту загадку Клевцову так и не удалось разрешить. И еще полночи он ворочался в гостинице на кушетке, с завистью слушая доносившийся из-за стены храп соседа.

— Эдик, мне страшно.

— Почему, Алиночка? Ведь ты в порядке, это они будто спятили.

— Но ведь это из-за меня!

— Да, скорее всего.

— И то, что произошло с тобой?… Мы не люди?

— Да что ты, все нормально. Просто мы приобрели дополнительные способности. В конце концов, ничего особо противоестественного в нас нет. Есть же гипнотизеры, есть экстрасенсы. У некоторых утюги к ладоням липнут. А у нас просто все это более ярко выражено. И мы сможем из этого извлечь пользу. Я так думаю.

— Не знаю. Арестовали Сережу и Алексея. Все в городе только об этом и говорят. Будто они сообщники каких-то бандитов, убийц. Господи, да какая чушь! Я сегодня хотела встретиться со следователем, но он велел мне прийти завтра. Говорят, он целый день допрашивал наших ребят. И я вот что думаю, Эдик. Скорее всего, нас объявят сумасшедшими или попытаются использовать в каких-то гнусных целях. Поэтому я боюсь.

— Нет, не получится. И друзей наших мы освободим. Ты расскажешь следователю, что Сергей ни в чем не виноват, они их отпустят. Главное, чтобы мы были вместе…

Эдик замолчал и задумался. Они сидели вдвоем в его кабинете в опустевшем театре. Алина прижалась к нему, он гладил ее волосы, плечи, грудь, целовал ее горячую и гибкую шею, и ему было так хорошо, как никогда в жизни.

— Алиночка, знаешь, чего я хочу больше всего на свете? — шептал он. — Чтобы ты была счастлива, чтобы мы всегда оставались вместе и были счастливы. Я все сделаю для этого. Только пообещай мне, что ты будешь со мной и поможешь мне осуществить то, что я задумал. Я сейчас расскажу тебе все.

— Я буду с тобой, что бы ни случилось, — сказала она, глядя на него лучистым взглядом, полным если не любви, то ее ожидания, надежды на любовь.

Он прижался к ее губам, голова у него закружилась. К черту все, блаженно подумал он, потом все эти обсуждения, планы… Сейчас мы с ней вместе, а остальное — такая чушь.

— Отец, здесь триста баксов, это четыре твоих зарплаты. Они твои, но ты мне расскажи подробно все, что здесь было той ночью.

— А если меня потом притянут?

— Ни одна живая душа не узнает, кто мне это сказал. Обещаю. Сто процентов. Я напишу фразу «по сведениям из осведомленных источников», и ни намеком о тебе, клянусь.

— Ладно. В общем, дело было так…

Сторож лаборатории Гершензона, как, впрочем, и вахтер театра, а в придачу и Гоголев, водитель служебной машины полковника Семенова, за несколько дней, прошедших после ночи инверсий, весьма неплохо подзаработали. Деньги они получали от журналистов — Мацевича из скандального еженедельника «Экспресс-Инфо» и Барятиной из московского «Вестника чудес». Первая из этих газет славилась своей неистребимой и яркой «желтизной», полной всеядностью и неразборчивостью в средствах, вторая считалась рупором шарлатанства. Однако у рядового российского обывателя, ранее не избалованного ни газетными сплетнями, ни мистикой, обе пользовались огромной популярностью. Остальные газетчики оказались не столь терпеливыми или не столь богатыми и, не дождавшись официальной информации от комиссии, быстро вернулись восвояси. Алчущие же сенсаций репортеры дали волю своей фантазии. В результате уже в пятницу появились две статьи с кричащими заголовками. В сокращенном варианте они выглядели так.