Артур Кларк - Перворожденный

На фоне поднимающейся криминальной волны Комитет действовал по законам военного времени. Он привел в порядок созданную заместителем мэра карточную систему, ввел комендантский час. Райс организовал новые медицинские центры, которые осуществляли быструю сортировку больных и умерших, открыл чрезвычайные кладбища. И когда город начал пожирать себя ради тепла, а смерть продолжала косить всех направо и налево, Комитет начал задумываться о будущем.

Эмелин сказала:

— В конце концов, функции Чрезвычайного Комитета были возвращены в ведомство мэра, однако самого Райса его главой так никогда и не избрали.

— Однако теперь мэром стал его сын, — вполголоса вставил Абди. — Неизбранный лидер, сын лидера. Я чувствую здесь запах династии.

— Мы не можем позволить себе тратить бумагу на выборы, — важно сказала Эмелин.

В комнату вошел мэр Райс. Его сопровождала толпа нервных людей, по-видимому, чиновников, и один из них, самый старший, нес в руках чемоданчик.

— Миссис Датт? — торопливо произнес он. — А вы… ах! Мистер Омар, кажется? Рад вас видеть. И с вами я очень рад снова встретиться, миссис Уайт…

Джакоб Райс оказался полным молодым человеком, одетым в дорогой костюм без всяких следов пятен или поношенности. Его черные волосы были напомажены и гладко зачесаны назад. Лицо было напряженным, холодные голубые глаза смотрели пристально. Райс предложил всем бренди. Бренди был в красивых граненых рюмках.

— А теперь смотрите сюда, миссис Датт, — начал он быстро. — С вашей стороны очень мило меня посетить. Я взял себе за правило разговаривать со всяким визитером, приезжающим в наш город, хотя в большинстве к нам приезжают греки, которые не смыслят ни в чем, кроме своих уроков истории. Еще попадаются англичане приблизительно из нашего времени, не так ли?

— Северо-западная временная граница прошла по линии 1885 года, — ответила Байсеза. — И я в нее попалась. Но по существу я из…

— Вы из 2037 года от Рождества Христова. — Он расправил на столе какое-то письмо. — Миссис Уайт была так любезна, что кое-что мне о вас предварительно сообщила. Буду с вами откровенен, миссис Датт: меня интересует только ваша биография, да и то в той мере, насколько это касается лично меня и моего города. И мне не важно, из какого точно временного пласта вы к нам прибыли… Надеюсь, вам это понятно?

— Понятно и совершенно справедливо.

— Итак, вы прибыли к нам с новостями, что мир идет к концу. Это правда?

Самый старший из сопровождающей его свиты поднял вверх палец.

— Не совсем так, мэр Райс, — уточнил он. — Леди утверждает, что к концу идет Вселенная. Но, разумеется, кое-какие осложнения начнутся при этом по всему миру. — Он слегка прищелкнул языком, словно очень удачно пошутил.

Райс посмотрел на него.

— Хорошо, если ваши слова не простой каламбур. Миссис Датт, здесь находится Джиффорд Окер, профессор астрономии в нашем новом чикагском университете. То есть он был новым, когда мы все начали замерзать. Я пригласил его сюда, потому что мне показалось, что у вас с ним есть кое-какие астрономические темы для обсуждения. И еще потому, что в нашей ситуации он больше всего подпадает под понятие эксперта.

Около пятидесяти, седеющий, с лицом, почти скрытым толстыми очками и взъерошенными усами, Окер сжимал в руках старенький кожаный портфель. Он был одет в костюм с потертыми рукавами и лацканами, на коленях и локтях его красовались кожаные заплатки.

— Могу вас уверить, что мои мандаты не подлежат сомнению, — сказал он. — Во время Обледенения я был студентом под руководством Джорджа Эллери Хейла, известного астронома… возможно, вы о нем слышали? Мы надеялись учредить новую обсерваторию в Вильямс-Бей, которая должна была быть оборудована целым комплексом новейших приборов, включая сорокадюймовый рефрактор. Он должен был стать самым большим телескопом в мире. Но так уж получилось, что ничего из этого не вышло. Да, ничего не вышло… Нам удалось осилить только программу, основанную на телескопах, которые сохранились из прежнего временного среза, как вы говорите, миссис Датт. Разумеется, они значительно меньше и хуже, чем те, с которыми нам хотелось бы работать. И, кроме того, мы располагаем некоторыми спектрограммами, результаты которых… я бы сказал… удивляют.

Абди наклонился вперед.

— Профессор, сам я изучал астрономию в Вавилоне. Мы получили результаты, которые частично легли в основу предсказания Байсезы. Мы должны сравнить нашу информацию.

— Разумеется.

Райс снова бросил взгляд на письмо Эмелин и медленно прочел:

— «Рецессия отдаленных звезд». Вы именно ее хотите обсуждать?

— Совершенно верно, — ответил Абди. — Просто представьте, что звезды разлетаются в разные стороны от Солнца.

Райс кивнул.

— О'кей. Я понимаю. Ну, и что из этого?

Окер вздохнул. Он снял очки, открыв глубоко посаженные слезящиеся глаза, и протер линзы своим галстуком.

— Видите ли, господин мэр, — сказал он, — проблема здесь вот в чем. Почему именно Солнце единолично находится в центре расширения? Это нарушает базовые принципы однородности пространства. Даже несмотря на то, что мы прошли через Обледенение, то есть через самое ужасное событие всей письменной истории, эти принципы все равно остаются непоколебимыми.

Байсеза внимательно разглядывала профессора Окера, гадая, каковы могут быть его знания. Судя по всему, он обладал достаточным умом и был способен сделать академическую карьеру — своеобразную, конечно, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства.

— Итак, каковы же ваши объяснения, сэр? — спросила она. Он снова нацепил на нос очки и взглянул на нее.

— Я считаю, что привилегированных наблюдателей здесь нет, — сказал он. — И что если бы мы жили, скажем, на альфе Центавра, то наблюдали бы оттуда тот же самый феномен, то есть единообразное разбегание отдаленных галактик в разные стороны от нас. Это может значить только одно: что расширяется сам эфир, то есть та невидимая субстанция, в которой движутся все звезды. Вселенная раздувается, как пудинг в духовке, а звезды, как изюминки, замешанные в этот самый пудинг, тоже удаляются друг от друга. Но каждой изюминке кажется, что именно она является неподвижной точкой, центром этого расширения…

Знания Байсезы в области теории относительности ограничивались курсом колледжа несколько десятилетий ее субъективного времени тому назад — и еще научной фантастикой, которой, конечно же, доверять ни в коем случае нельзя. Но чикагский временной срез случился, когда Эйнштейну было всего пятнадцать лет, и Окер ничего не мог слышать об общей теории относительности. Кроме того, эта теория была основана на открытии, что эфир на самом деле не существует.