Марианна Алферова - Золотая гора

— Угадали, — улыбнулся Одд.

— Дата перекачки известна? Величина клубня?

Одд кивнул.

— Тогда прошу ко мне в Цитадель.

И распахнул слепленную из почерневшего горбыля калитку второй, внутренней оградки. Огорожен был участок три метра на четыре — плотно, доска к доске, и поверху еще было накручено три ряда ржавой колючей проволоки. Внутри второй оградки росло семь или восемь кустов роз. И сейчас они были в самом цвету.

"Зачем такую красоту от людей прятать?" — подивился Одд.

Еще за загородкой росло нечто, ни на что не похожее — зеленый колючий шар около метра в диаметре. Не елка и не туя. Одд с изумлением взирал на странное растение.

Живая чаша? Грааль? Почему-то сразу подумалось о Граале.

— Вам какое время нужно? — поинтересовался хозяин.

— Зима этого года. Февраль.

Пока хозяин ходил за папкой, Одд все решал, что же такое перед ним. И решил наконец, что ель.

— Ель? — спросил на всякий случай он у Рукавицына.

— Елочка Луа, из французского питомника, — подтвердил тот, — видите: веточка к веточке так часто растут, что и ствола не видно, и хвоя густая и мелкая. Только вот незадача — выросла слишком высокой, выше стен цитадели. Ну и залезли, разумеется, спилили. Помнится, как раз на двадцать пятое декабря, на ваше Рождество. Стену горбыльной цитадели проломили, и ель унесли. Вся дорога веточками моей француженки была засыпана. Хорошо, в ту зиму снег был высокий — три яруса ветвей осталось. Я ствол варом замазал, пленкой от солнца ветки накрывал летом. И вот — выжила моя красавица. В рост опять пошла. Так даже красивее. И теперь никто не полезет ее пилить. Здесь красиво, правда? — он наклонился и понюхал оранжевую, медовой окраски розу. Таким бывает закат в ясный день, не сулящий назавтра грозу. "Вестерланд". Я ведь этот куст сначала посадил перед домом. Ждал, когда расцветет. Еще не сегодня… так уж завтра точно… и вот… встаю утром, бегу смотреть. А на кусте не то что цветов — веток нет. Остальным розам давали немного цвести, меня порадовать, а эту сразу ободрали.

— Кто? — спросил Генрих.

Рукавицын пожал плечами.

— Откуда мне знать? Мало ли в огородах любителей цветов.

— Однако давайте вернемся к нашему делу, — попытался изменить тему разговора гость. — Вы обещали сказать мне имя.

— Ах да, да! — Рукавицын хлопнул себя ладонью по лбу, раскрыл пухлую папку, перелистнул желтые, мелко исписанные страницы.

— Так, ищем донора. Известна дата экспортной перекачки. А время забора… извините за каламбур, скрыто от нас забором прошлого. Однако ж тут можно применить три методики. Первая… М-да… А какой у вас клубень был?

— Простите?

— На сколько модулей интеллект заказывали?

— Пять. То есть я не заказывал, а так вышло… против моей воли. Но это неважно.

— Пять не может быть. Вы что-то путаете.

— Не путаю, пять модулей.

— Да не бывает такого! — Рукавицын вскочил, но тут же вновь присел на скамеечку. — Пять модулей откачивать запрещено. Строжайше. Потому что забрать пять модулей безличностно невозможно. Вот смотрите! — Рукавицын стал энергично листать страницы. — Первый забор, второй забор, опять первый… Большинство на первом останавливается. Вернее, их останавливают. Потому как дальше откачивать можно только физиологию. Второй забор, опять первый, первый, первый, третий… Третий — это редко… первый, первый, пятый, первый… — он проскочил слово "пятый" на всем ходу, но сам заметил, еще до того, как Одд вскинул руку. Вернулся назад, и низко склонившись над страницей, прочел медленно, все еще не веря написанному: "Иванушкин, Вторые огороды, двести седьмой огород, пятый забор". Первый раз вижу, — прошептал, не отрываясь от созерцания страницы.

— Так вы убедились? — спросил Генрих, поднимаясь со скамейки.

— Пять модулей, — повторил Рукавицын, и то ли сокрушенно, то ли восторженно покачал головой. — Пять модулей… Бедный парень…

— Вы делаете очень важное дело. Я узнал о вашем "Мемориале" в Париже, — сказал Одд.

— А, Париж… — вздохнул Рукавицын. — Красивый город.

— Вы были в Париже?

— Нет, никогда. Но он мне иногда снится.

— Почему вы основали Мемориал?

— Человек что-то должен сделать, чтобы оставить след. Древние говорили: посадить дерево, родить сына, написать книгу. Дерево — вот… Рукавицын коснулся елочки Луа. — Сын мой третий год лежит в Траншее. А книгу я свою сжег.

— Почему?

— Написал книгу о жмыхах, понес в Консерву, в издательство. А мне говорят: "О жмыхах сейчас никто не пишет. Все сочиняют только про копателей. Даже жмыхи". А лучшие книги о копателях пишут четыре жмыха: вместо того, чтобы на прикопку идти, они слили свой интеллект в один и за месяц по роману пишут.

— И читают?

— Конечно. Прежде о секретарях парткома и передовиках производства читали, потом про братву стали читать, теперь про копателей. И такая меня тоска взяла. Я рукопись и сжег. Под морковку золу высыпал. Польза хоть какая-то.

— Сколько я вам должен? — спросил Одд.

— Мне ничего. — Рукавицын захлопнул папку. — Но в фонд увековечивания жмыхов можете пожертвовать. — Рукавицын вновь воодушевился. — Члены Мемориала задумали установить возле мены огромную гранитную плиту и выбить там имена всех жмыхов и сколько каждый модулей на мену сдал. Этот Иванушкин будет там первым, без всякого сомнения. Пять модулей! Невероятно!

Генрих вытащил из кармана горсть фик и швырнул на скамью, не считая.

— Вы так не бросайте деньги, — укорил Рукавицын, — а то Джек их съесть может. Однажды он у меня бумажник из пиджака вытащил — я пиджак неосторожно на крыльцо положил — и все купюры изжевал.

— Купите ему мяса, — посоветовал Одд.

— Огурцов. Я его огурцами кормлю.

Генрих сразу узнал березу. Еще не разглядел таблички фанерной с номером, прибитой к забору, еще не видел времянки и грядок, а березу приметил издалека. Она росла вместе с ним, он помнил слабенький побег у ворот, а потом она враз обогнала его и потянулась вверх, радуя весною яркой зеленью и пестротою сережек. Все говорили: "Глупо растить на огороде березу, лучше посадить картошку". Сосед ругался: "Она дает тень на мой огород". Он требовал, чтобы ее спилили. Со временем береза стала огромной, выше всех домов на Вторых огородах, крона ее раздвоилась. Одна ветвь протянулась над огородом, а вторая — над дорогой. Тогда пришел помощник младшего огородника и опилил ветку.

Генрих тряхнул головой. То есть, конечно, все это помнил не он, а тот, второй… Но увидел Генрих гибнущую березу с обрубленной веткой, с мелкой чахлой листвою, и стало ему жаль дерево почти так же сильно, как… Он не мог найти сравнения.

Генрих остановил аэрокар над воротами с полинявшими цифрами "207" и спрыгнул на засыпанную песком площадку. Часть забора была повалена, грядки вспороты колесами наземной машины. Дверь во времянку распахнута, окно тоже. Рама болталась на одной петле.