Михаил Савеличев - Иероглиф

Дольше этого Максим выносить не смог, пожал прапорщику руку, троекратно с ним облобызался, сердечно обнял, поклонился в ноги до самой землицы и залез в броневичок, услужливо заправленный под самую завязку и отогнанный к выезду с автозаправочной станции каким-то анонимным благодетелем. «Акула» его уже не преследовала, и Максим облегченно выехал на такие тихие и пустынные улицы города, какими они казались ему после рева вертолетных двигателей, аварий и перестрелок. Люди гибнут за солярку.

Уворачиваясь от пытающихся его сбить машин, Максим достал из кармана адрес, как оказывается, записанный на приказе Н-ской части с грифом «Секретно» «…о сооружении в караульном помещении отхожего места на десять посадочных мест из подручных материалов во внеслужебное время». Это было недалеко, и Максим наконец-то съехал со встречной полосы движения и стал пристально всматриваться в проплывающие мимо дома и развалины, дабы не пропустить цветочного магазина.

Он никогда не видел подобных заведений, но почему-то представлял их в виде сплошь застекленного, полного яркого света и темной зелени магазина с золотыми надписями и тщательно укрытыми в розовых кустах пусковыми установками залпового огня. Все-таки цвета не еда, цены на них сумасшедшие, но воровать их бесполезно, так как ни съесть, ни перепродать невозможно, и Максим уже стал подумывать — а не бросить ли ему работу и не заняться ли этим выгодным делом.

Между тем, никаких сверкающих магазинов ему не попадалось, а все тянулись закопченные фасады уцелевших и разрушенных зданий, расчищенные от завалов площади, на которых стояла разнокалиберная бронетехника — танки, самоходки, БТРы, БМП и ракетные комплексы противовоздушной обороны, такие же, но уже укутанные колючей проволокой площади с толпами сидящих прямо на земле каких-то уныло-серых людей — беженцев или каторжан, проплешины гигантских воронок, наполненных черной водой из пробитых водопроводов, и, изредка, уцелевшие по странной случайности парки с умирающими, догнивающими деревьями и кустами, ржавыми остовами качелей, каруселей и колес обозрения и идеально ровными полосами окопов и оборонительных сооружений — надолбов и железных «ежей».

Улица обрывалась прямо в разлив реки с остатками причала и полузатонувшего дебаркадера, и Максим в недоумении остановил броневичок. Река медленно несла радужные воды с большими кусками льда, и мимо стоящего на песке Максима проплывали деревянные обломки мебели, пустые пластиковые бутылки, не успевшие наполниться водой, надутые камеры, грубо сколоченные плоты, газеты, плакаты, какое-то тряпье, перевернутые алюминиевые лодки и даже подорванный десантный катер, от которого над водой торчала обугленная корма с неразличимым уже названием или номером. Редкие волны накатывали на его ботинки, а голодные чайки пикировали к самому лицу, словно от отчаяния намереваясь набить брюхо человечиной.

Противоположный берег, покрытый сплошными пожарищами, остовами зданий, с покосившейся телевизионной башней, каким-то чудом eще державшейся на уцелевшей опоре, был давно мертв и безлюден. Над ним не пролетали даже птицы, предпочитая огибать это место вдоль более оживленных районов и полос разросшегося леса.

Максим подобрал под ногами плоский белый округлый камешек и запустил его скакать по воде, оставляя расходящуюся дорожку «блинов». Камешек допрыгал до останков катера, звучно щелкнул по нему и утонул, а внутри корабля стал нарастать какой-то шум, словно там пробудились спящие механизмы, и висящий над водой винт сейчас начнет медленно-медленно, а затем все быстрее и быстрее вращаться, в надежде дотолкать этот хлам до родной базы. Но ничего такого не произошло — звук стих, а еще через какое-то время со страшным скрипом распахнулся кормовой люк, откуда показалось сначала автоматное дуло с примкнутым штыком, а потом и чумазое растерянное лицо с нахлобученными остатками черного берета. Пехотинец и Максим долго рассматривали друг друга, затем люк захлопнулся, а катер продолжал свой мертвый дрейф.

Максим залез в машину, резко ее развернул, так что остались глубокие следы от колес и вал мокрого песка вдоль дуги поворота. В ребристые ямки быстро просочилась вода, горки песка оплыли под снегом, но Максим этого уже не видел. Теперь он не надеялся отличить нужный магазин по внешнему виду и внимательно отслеживал нумерацию домов там, конечно, где уцелели эти жестяные таблички с никому ненужными названиями и большими цифрами, выведенные черным по белой эмали, и где уцелели стены, на которые эти таблички были прибиты.

Как оказалось, цветочный магазин ничем не отличался от магазинов промтоварных, продовольственных, хлебных — такие же бронированные двери, заложенные мешками с песком витрины с несколькими амбразурами, в которых можно было разглядеть чьи-то блестящие глаза, и такие же надписи по мешковине с названием магазина и ассортимента. Назывался магазин «Ритуальные услуги». Поначалу это Максима не смутило — что же такое дни рождения, любовь женщин к цветам и к золоту, как не древний, впитавшийся в кровь мужчин и женщин ритуал, но, зайдя внутрь, он сообразил, что очутился в бюро похорон. Около стен штабелями высились гробы всех форм и размеров, любовно сделанные из красного полированного дерева, грубо сколоченные из необструганных дубовых досок, криво сваренные из цинковых листов и даже склеенные из пластиковых бутылок, лишь по краям для крепости перехваченные железными ободами, грудами были свалены мраморные заготовки для могильных плит, около прилавка стояли уже готовые образцы с фотографией, вытравленной прямо в камне, и с золотыми надписями годов жизни и фамилий усопших. Впрочем, все фотографии были одного и того же человека, фамилии и годы рождений совпадали, различались только даты положения во гроб.

— Чем могу помочь вам в столь скорбный для вас день? — раздался тихий, проникновенный и настолько сочувствующий голос, что Максим, дабы не разочаровывать этого человека, готов был сам лечь в могилу. Голос принадлежал высокому смуглому человеку с черными прилизанными волосами, резкими морщинами на щеках и в шикарном смокинге с поддетой под него теплой пушистой вязаной жилеткой. Лицо его Максиму уже было знакомо — оно красовалось на выставочных плитах.

— Мне бы цветы, — скорбным голосом, приличествующим месту, моменту и соседству гробов, сказал Максим.

— Как зовут усопшего? — уже деловито поинтересовался Семен Петрович Яйцов (именно это имя, отчество и фамилия золотились на черном мраморе под фотографиями).

— Женя. Евгения. Она женщина, — не вдаваясь в цели данной покупки, дабы не превращать это место в балаган, сообщил Максим. Зачем С. П. Яйцову нужно было имя, он пока не понимал.