Михаил Савеличев - Иероглиф

— Где эта ферма? — скептически спросил он, доставая с заднего сиденья планшетку со свежей спутниковой съемкой города и близлежащих районов, которую Вика регулярно вытаскивала из военной сети. Нелегально, разумеется.

Лже-Матильда, к удивлению Максима, карту читать умела и довольно толково объяснила ему, как удобнее всего добраться до таинственных оранжерей, водя пальцем без ногтя по линиям дорог и проселков, которыми город окутался, словно грибницей.

Максим еще раз рассмотрел заветную точку, но ничего подозрительного там не заметил — виднелись засаженные чем-то поля, прерывающийся пунктир асфальтированного шоссе, прямоугольники строений, связанные вязью труб в замысловатый иероглиф, хорошо знакомые вырезы окопов и круглые проплешины воронок.

Тихий, мирный уголок сельской жизни с непроходимой грязью, деревянными сортирами, проспиртованными мужичками в рваных телогрейках, исхудалыми лошадками и гуляющими по навозу курами. Все это Максим когда-то видел в кино.

— Сколько я тебе должен за совет… Матильда? — заставил он себя назвать ее по абсолютно неподходящему для нее имени. Псевдоним ее только портил.

Девушка покачала головой.

— Нисколько. Это было только одолжение с моей стороны. Подарок. И я хочу сделать тебе еще один, — со значением закончила она и распахнула свою шубку, начавшую в теплом салоне противно попахивать мокрым мехом, показав, что в своем магазине она забыла не только форменные чулки, но и форменную одежду и форменное белье.

Неизвестно чего от него ожидала закаленная девушка, но Максим продолжал спокойно сидеть на своем месте, разглядывая ее тело и не делая никаких попыток к изнасилованию. Матильда улыбнулась, взяла его безвольную руку и, приложив ее в эпицентр левой груди, медленно повела вниз, полузакрыв глаза и томно застонав. Сеанс стриптиза и соблазнения проводился только для Максима, так как все окна его броневичка были целомудренно залеплены толстым слоем снега, от которого в салоне стало темно и спокойно, как на супружеском ложе.

Это было невероятно, но Максим чуял смертельную опасность, и не где-то на улице, а вот прямо здесь, под его ладонью, ощущающей кроме тепла и гладкости женской кожи что-то ядовитое и смертоносное, как жало скорпиона. Но эта даже не просто смерть, а нечто более жуткое — мучительная и изнуряющая смерть была покрыта столь убаюкивающим, столь соблазнительным слоем женского желания, запах которого Максим явственно ощутил в воздухе, что стоило большого труда вырваться из этой липкой ловушки. Многие, навeрное, и не сумели.

Максим приставил к ее виску пистолет и предупредил:

— Еще одно движение, и мне придется долго отскребать твои мозги от стекол моей машины. Мне бы этого не хотелось.

Его рука прекратила вынужденное сползание вниз, замерев на венерином холме. Матильда не удивилась и не начала к месту причитать, из чего Максим заключил, что он правильно вычислил ее.

— Сейчас ты медленно, очень медленно, не смотря на меня и не произнося ни слова, откроешь дверь, — щелчок замка подтвердил ее согласие слушаться его, — теперь так же медленно, без резких движений распахнешь ее, — дверь открылась, — и так же медленно и спокойно начнешь отсюда вылезать, — когда ее ноги были уже снаружи, под снегом, все еще засыпающим город, он остановил ее: — Постой, не двигайся и не поворачивайся ко мне. Я благодарен тебе за помощь. Все остальное не имеет значения. Если ты поняла — кивни, — затылок ее дернулся, а короткие темные волосы стали прямо на глазах Максима отрастать и золотиться. Она спрыгнула с сиденья, Максим захлопнул дверь и бросил машину с места в карьер.

Выезд из города не был популярен среди автолюбителей. Это была прекрасно отремонтированная трасса, по которой ночью на бешенной скорости в город шли машины, везущие питание, питье, кое-какие вещи, контрабандой провозимые из других мест, те же цистерны с соляркой и еще более дефицитным и недоступным простым смертным бензином, но днем она пустовала, и лишь к вечеру ее оживляли редкие машины мародеров, выезжающих из города и промышляющих в заброшенных селах и мертвых пригородах. Их можно было сразу определить по бронированному корпусу машин, пуленепробиваемым тонированным стеклам, усиленным рессорам и приваренным к дверям турелям для крупнокалиберных пулеметов и мортир. На счастье Максима, сейчас был неурочный час для этих волчьих стай, да и его броневи-чок был классом пожиже профессиональных машин, поэтому он не очень рисковал получить в бок пушечный снаряд от озверевших от бесконечных поборов и грабежей мужичков.

За городом снег почему-то сошел на нет, а когда Максим, ради интереса открыв окно, высунул наружу голову и оглянулся, то убедился, что мегаполис продолжает скрываться в сплошной белой пелене. По сторонам тянулись непривычные городскому жителю пейзажи — распаханные черные поля, кучи гниющей неубранной картофельной ботвы, железные трупы тракторов и всяких прочих веялок, сеялок, торчащие посреди пожарищ закопченные печи, многочисленные воронки и мотки колючей проволоки, разбитые пушки, покосившиеся железные решетчатые формы радаров, остовы упавших транспортных самолетов, содержимое которых и обшивка давно растащенны хозяйственными сельчанами, редкие полосы садов с разбитыми близкими взрывами деревьями, стога мокрого сена, заброшенные кладбища с начисто смытыми дождями и временем именами похороненных на покосившихся грубых деревянных крестах.

Через десяток километров зона отчуждения вокруг города, препятствующая его смычке с деревней, закончилась, и пошли более оживленные, хотя и не менее унылые картины. Появились деревни с еще теплящейся жизнью — кое-как починенными лачугами с Жидким дымком из печных труб, фигурами сидящих нa лавочках перед уцелевшими дворовыми воротами cтарух, похожих на разросшихся галок, редкими детьми и женщинами с ведрами. В полях шла какая-то загадочная работа — мужики сообща что-то пахали и выкапывали из земли, размахивали руками и стегали ни в чем не повинных огрызающихся лошадей, над ними кружили стаи ворон и ободряюще каркали.

Здесь был относительный порядок — остатки военной и сельской техники, провода, сломанные автоматы и разбившиеся вертолеты были, по большей части, стащены к самой дороге, и теперь она длинной ржавой стеной с редкими проходами была отделена от сел, полей и лесов. На машину Максима, хотя она и была единственной на шоссе, особого внимания не обращали, и только в некоторых деревнях ее облаяли уцелевшие после голода собаки.

Шоссе прерывалось большими промежутками голой земли с глубокими лужами и жирной грязью — кому пришла в голову мысль снять здесь асфальт и для чего Максим понять не мог, а также пестрело обильными выбоинами, вздутиями, остовами сгоревших машин и приветливо открытыми шлагбаумами контрольно-пропускных пунктов, давно уже, конечно же, бездействующих. Взгляд радовали лишь уцелевшие дорожные знаки, ограничивающие скорость сотней километров в час и запрещающие обгон.