Михаил Савеличев - Самурай

Погода, говорите,

да, денек сегодня удался, ни дождя, ни снега,

а в машине, оказывается, нет самой простой пепельницы,

и вот после того, как ангел задел его своим крылом, началось все это твориться,

как что, не снег, конечно,

посмотри вон на ту дамочку,

так и здесь — есть много вариантов сделать это,

но оказывается нас это не изменит,

понимаешь, можно все остановить, сделать рожи поприятнее, нарисовать улыбки,

нет, картины в этом смысле перспективнее, дороже,

согласен, понимаю что вы не в этом смысле,

образно говоря, надо взять краски и перекрасить черное в белое,

так из чего его еще делать,

искусственность, натянутость в данном варианте есть,

мы ведь лишили свободы воли,

да и зачем она им,

посмотрите, какой туман образовался под ногами,

к похолоданию, наверное,

с его возможностями и мороз не страшен,

страшна лишь неудача,

тупик, все мы в тупике, уже сорок тысяч лет,

безысходное всемогущество, его удел, но и смерть не выход,

а откуда вы это знаете,

может, это-то как раз и выход, раз мы его так боимся,

мы как запуганные дети, которые стоят над коробкой конфет и которым их глупые родители сказали, что они отравлены.

Вы удивительно верно говорите, вырвалось у меня, и я понял, что мы нашли того, кого столько лет искали, что больше не нужно плестись по пыльным дорогам, ночевать в поле и пытаться согреться под светом Луны, жадно ловить нити фраз и пытаться сплетать их в прочную веревку смысла, падать в ловушки времени, и отбиваться от волков ножами. Мы образовали тесный кружок, своими спинами отгородив, вытеснив предыдущих собеседников этого невысокого человека, чье лицо не имело никакого значения, ибо казалось слишком льдистым и таяло при внимательном рассмотрении, словно по стеклам очков близорукого человека потекли струи сильного дождя, размывая мир в единую серую и нематериальную пелену.

Поначалу мой спутник чуть было все не испортил — он потянулся к ecce homo трясущимися руками, задрал верхнюю губу, обнажив желтые и неожиданно крепкие зубы, глаза его выпучились, но я во время пресек его поползновения, происходящие из дурацкого убеждения, что никто не пойдет с нами добровольно, ткнув под дых локтем и этим же локтем огрев уже по шее.

Сунув в его судорожно сжимающуюся руку стакан, придав таким образом странным телодвижениям и хрипу задыхающегося асматика некую благообразность, я заслонил его своей спиной и, взяв ecce homo под руку, немного отвлек клиента от безобразной сцены, сообщил ему немножко уверенности и поинтересовался: как он, например, относится к античной картине мира, крестили ли его в детстве, любит ли он поесть и каково его мнение о прекрасном поле.

Пол действительно прекрасен, сказал ecce homo, поправив очки и все еще не переставая несколько рефлекторно поглядывать назад, словно опасаясь, что мой спутник воспользуется его беззащитностью и попытается напасть со спины, кажется это кафель, хотя меня поражает роспись, не повторяющийся рисунок, а оригинальное и точное воспроизведение летнего луга в стиле наивного импрессионизма а-ля таможенник Руссо, вот здесь скачут кузнечики, а вот и болиголов, поглядите-ка, васильки и ромашки, очень замечательно воспроизведены деревья, так и чудится, что оказался в сумрачном лесу.

Мы медленно двигались по анфиладе комнат, любовались интерьерам, присоединялись и отходили от небольших группок людей со стаканами и тарелками на весу, горячо обсуждающих что-то совершенно неразличимое на том отрезке времени и дискуссии, когда мы могли слушать, но настолько животрепещущее, что руки вместе с едой и питьем ходили ходуном, как у марионеток, управляемых пьяным кукольником, во все стороны летели брызги вина и соусов, удивительным образом минуя людей и обезображивая стены и шторы.

Наверное, не стоило затягивать этот брожение по кругу, но воспитание требовало как можно бездумнее проводить время, поговорив со всеми гостями о том, что им совершенно безразлично, с умным видом кивая в ответ на наиболее глупые пассажи и приводя свои не менее веские аргументы, цитируя по памяти инструкцию по заточке иголок от примусов, тем более что ecce homo благосклонно воспринимал обращаемые к нему вопросы, одобрительно хлопал меня по спине и уже более спокойно смотрел на нашего спутника, который к тому моменту окончательно успокоился, подобрал и облачился в ватную телогрейку, что забавно выглядело на мифическом герое эпоса, держал в руке с каждой компанией увеличивающийся в размерах стакан с чем-то прозрачным, как слеза.

Он взял меня под руку с другой стороны и, выдыхая из гнилого рта аромат чистого ладана, вопрошающе смотрел на меня голодными глазами бездомной собаки, но я делал вид, что ничего не замечаю, так как любил вот так совершенно безобидно помучить людей.

Анфилады сменялись широкими мраморными лестницами с красными коврами и вереницей портретов по стенам, ладони рук ощущали приятную гладкость теплых дубовых перил, как будто подогреваемых изнутри, ноги порой оскальзывались на глади камня, так как мы так и продолжали двигаться плечом к плечу, как закадычные кореша по родной деревне, и кому-то не хватало спасительной шероховатости дорожки, синхронно брали с хаотично разбросанных по всем залам подносов высокие стаканы, поначалу запотевшие, потом просто теплые, затем горячие, а под конец — настолько обжигающие, что не было никакого терпения держать их голыми руками и, тем более, продолжать с ними шествовать, так что приходилось останавливаться около столиков, прихлебывать это нечто, напоминающее глинтвейн с индийским чаем, с наслаждением чувствовать как сгустившийся холод постепенно выходит из организма через все поры, горячим потом, лицо краснеет, а подмышки и затылок намокают.

С каждым этажом становилось все холоднее, и мы помимо питья стали прихватывать с разлапистых вешалок жилеты, кофты, меняли их на толстой вязки свитера, надевали ватники и шубы, напяливали шапки и малахаи, натягивали перчатки и варежки, пытались подобрать валенки, но они все оказывались мелкого размера и не налезали на лакированные ботинки.

Казалось, что поднимающийся снизу холод действовал исключительно на нас, так как фланирующий народ не делал никаких попыток прикрыть наготу, что особенно касалось дам, чьи голые спины приводили в изумление моих спутников, точно так же, как приводили в изумление и мы сами со своим зимним облачением, но, к счастью, никто не высказывал свои мысли вслух ни с ихней, ни с нашей сторон. Теперь мы смахивали на упряжку из трех паровозов, настолько густым был пар, вырывающийся из наших ртов и осаживающийся на зеркалах и стеклах великолепными зимними узорами, напоминающими давешний пол, словно мороз решил отойти на этот раз от традиционной живописи по стеклам в виде листьев и елок, и воплотить в чешуйках льда некоторые шедевры кубизма, супрематизма, импрессионизма и соцреализма, так что мы любовались инистыми танцовщицами из кабаре и мускулистыми ткачихами, больше похожими на борцов сумо.