Михаил Савеличев - Самурай

Я взгрустнул от условности, непрочности, эфемерности и хрупкости таких основополагающих столпов человеческого общества как власть, авторитет, деньги. Они оказались легче паутины, а ветер, их обдувающей, сродни ураганному. Но даже не это само по себе замечательно, замечательна уверенность людей в устойчивости их конструкций, в непреходящей святости власти и могуществе денег, что и позволяет при особом стечении обстоятельств, которое не есть нечто редкое или трудоемкое по исполнению, лишить их всего этого. Наверное, так же уверен в завтрашнем дне паучок в пресловутой паутине, чувствующий свою полную власть над всеми мухами и комарами в ближайшей округе.

Упаси меня Бог ратовать за революцию, за всеобщее счастье и благоденствие, счастье для всех даром, что еще более бесполезное занятие, нежели ходить по лесу и уничтожать пауков вместе с паутиной, надеясь на грядущий мушиный рай. Я и сюда-то пришел в больших сомнениях, хотя сделка заключена, все подготовлено и осталось только смирно сидеть и поедать салатик из свежей капусты с медом.

Стараясь отвлечься от напасти, которой каждый не рад, я вытянул шею и посмотрел направо, отчего бесконечный стол представился мне чем-то вроде шоссе, застеленного льняной скатертью и уставленного таким количеством разнообразных блюд, что сидящие напротив гости скрывались за густыми зарослями салатов, трав, фруктов, завалами окороков, поросят, кур, тонули в пузатых суповницах и блюдах с розовой водой, и это очень живо напоминало линию фронта, где противники вооружены ножами, вилками, щипцами и ложками, смотрят друг на друга сквозь стеклянные прицелы фужеров и рюмок, перекидываются шрапнелью малозначащих фраз, минами солонок и горчичниц, пускают в ход тяжелую артиллерию в виде официантов с пыльными бутылками коллекционного вина и запотевшими водочными емкостями, меняют диспозицию, пересаживаясь с места на место, и окатывают надменным напалмом взглядов своих подруг визави.

Интересно, объединял ли умопомрачительный стол, опоясывающий мир, друзей, единомышленников, единоверцев, родственников, или здесь собрались враги, была ли это организация — тайная, могущественная, или они — случайные люди, просто встретившиеся в ресторане в обеденный перерыв?

Я заглядывал в их глаза, пускал зайчики блестящим ножом и оберткой из-под шоколада, касался рук дам и шептал на ухо соседям, но везде наталкивался на пустоту, равнодушие и слепоту, которые не могли ответить на мои вопросы, и мне оставалось строить умозаключения, исходя из букетов условных и безусловных рефлексов, телодвижений, сотрясений воздуха и движений нижних челюстей. В них не обнаруживалось ответов, они оставались оболочками или отражениями, не имеющими собственной жизни, или лишайниками на грязной, давно не мытой, расчесанной и искусанной блохами и вшами коже.

Как было бы прекрасно и просто, если бы я оказался с глазу на глаз с Тем, Кто Решает, с Тем, Кто Во Всем Виноват, с Главным Злодеем Этого Прекрасного Мира! Это была бы даже не шахматная партия с фигурами-людьми и надеждой на выигрыш, с муаровыми пологами, флагами, стоящими вдоль стен маршалами и интеллигентами, где нужно играть против себя и воочию наблюдать смерть сметенных с клеток пешек. Это слишком человечно, слишком примитивно и, следовательно, не верно.

Они не в чем не виноваты, возможно они даже больше не виноваты, чем те люди, которые попадали в орбиту их интересов и или возвышались, или исчезали в сливных колодцах, темных подвалах, электропечах, реках и моргах, редко на ком из них увидишь кровь или печать лжи.

Они слишком могущественны и счастливы, чтобы нарушать святые заповеди, и могут позволить себе порой стать неравнодушными, честными, заботливыми, перемежать бочки зла ложками добра, швыряться деньгами и заботиться о больных.

Кто еще, скажите на милость, в силах позволить такую роскошь?! Легко быть злым, легко быть злом, еще легче не творить зло, но добро требует от нас усилий, неимоверного напряжения и постоянной готовности, здесь нельзя быть добрым наполовину, нужно быть только святым.

Легко верить в чудо и живого Бога, но истинная вера это то, что остается после распятия твоего Бога. На очень краткое мгновение, на секунду мне стала понятна их пустота, ведь только здесь они могли позволить себе отдохнуть, изгнать из своих душ и светлое, и темное, стряхнуть с плеч ангелов и дьяволов, взять под руки розовых фантошей, взирать стеклянными глазами, вливать в глотку водку и вино, закладывать в рот громадные ломти рыбы и кроликов, пропускать мимо ушей тосты, чесать подбородки и ни о чем не думать. Мысль настолько крамольная, что я позволил себе тут же ее опровергнуть.

Подали горячее, сменив тарелки и наполнив рюмки тяжелым пурпурным вином, и я, выбрав наугад ложку столь загадочной формы, что пришлось несколько раз перехватить ее, внимательнейшим образом рассмотреть и поэкспериментировать, прежде чем догадался какой стороной ее вообще держать и за какой конец, принялся за солянку, отплевываясь от лимонных долек и косточек маслин, насильно прервав нескончаемый поток мыслей и переместив центр управления телом из головы в голодный желудок.

Воздух насытился воспитанным чавканьем и нечленораздельным бормотанием, судя по обилию восклицательных звуков, одобряющих приготовленную пищу, низкое солнце постепенно смещалось над столом, высвечивая сидящих на закате гостей и я увидел насколько разительно они отличаются от окружающей меня компании.

В синеве сумерек резко проступали обтянутые сухой кожей черепа с большими темными провалами глаз и рта, скелетоподобные люди тянулись дрожащими костями за измочаленными алюминиевыми плошками, где что-то неаппетитно плескалось, подтаскивали их к себе по необструганным доскам стола, постепенно переходящего из нашего роскошества в ихнее убожество как-то очень незаметно и постепенно, неуловимо для глаз, наклонялись над ними, вытягивая неправдоподобно длинной дудочкой морщинистые губы, становясь до смешного похожими на пришедших на водопой слонов, опускали хоботы в густой туман зеленоватых испарений и, наверное, глотали содержимое.

После такой операции руки свои они забывали на столе, и они валялись там, как оскверненные нетленные мощи, бессильные сделать что-то еще, например, протянуться за добавкой, разлитой в большие обгорелые чаны с торчащими из них тяжелыми сталеварскими черпаками. Око все больше различало в наступающем там восходе, я видел серые полосатые пижамы и странные накидки, принятые мной поначалу за грубые пончо, пока не сообразил, что это обычные мешки с проделанными дырами для головы и рук.

В сплошной серой массе лишенных пола людей проступали мужские и женские лица, солнце проявляло, словно на негативе, мельчайшие черточки, мимику, характеры, высветило глаза, оказавшиеся не такими уж впалыми, равнодушными, замученными, какими я себе представлял.