Пол Андреотта - Сладкий вкус огня

- Ты так считаешь?

- Тебе хочется объяснений типа: я понимаю, что был глуп.

- Нет. - Она наконец рассмеялась. - Конечно нет. Придумай что-нибудь Другое.

- Дорогая, будь милосердной.

- А ты милосерден?

- Неужели мы не можем поговорить и пяти минут, не разрывая друг друга на части?

- А ты, значит, не рвешь людей на части?

- Послушай... остановись... мы вылечимся... Мы вернемся назад и начнем все сначала.

- Кого ты жалеешь? Меня или себя?

- Обоих.

- Налей мне еще джина.

Алкоголь пробудил в ней все злое и язвительное. Ее взгляд стал острым, как бритва.

- Послушай, мужчина моей жизни. Ты причинил мне достаточно боли. Теперь посмотри на меня хорошенько: я посторонняя. - Она встала и положила сигареты в сумочку. - И для начала будь добр, ночуй в отеле. - Она снова смягчилась. - Пожалуйста, Серж, - и быстро вышла.

13

Эту ночь и последующие я спал у Феррера в его студии. Мне приходилось вставать рано, чтобы привести в порядок комнату, прежде чем придет его ассистент или модель. (Феррер иногда занимался художественной фотографией). Мы вместе завтракали и обсуждали тактику. Я надеялся на Марка. Во-первых, потому, что Ким его любила, а во-вторых, потому, что он знал Терезу и, таким образом, мог оценить всю ситуацию.

- Ты написал ей? - спрашивал он каждый вечер.

- Я пытался.

Но никогда не переписывал свои черновики. Я не знал, что сказать Терезе. На третий день Марк подал идею: нужно написать Бонафу. Конечно, это было бы великолепное решение. Жених, приятный молодой человек из Парижа, через третье лицо уведомляет о разрыве помолвки - прелестная галиматья, но я пытался объяснить Марку, что мое прошлое значило здесь больше, чем мое будущее. Тут речь шла скорее о письме человека, который завершил свой испытательный срок в монастыре и после должного размышления сообщает настоятелю, что не имеет призвания к монашеской жизни. Слишком силен зов мира... И еще я спрашивал тоном моралиста: имеем ли мы право строить свое счастье на несчастье других? Ким была путеводной нитью во всех моих рассуждениях. Я думал, что Марк поймет. И Тереза тоже. Написав адрес на конверте, я спросил себя: "Как ты мог так легко смириться с мыслью о том, что никогда не увидишь ее?" И не мог ответить.

- Серджио, ты слишком много думаешь.

- Я даже не несчастен.

- Не волнуйся, это пройдет.

- Я даже не знаю точно, когда я передумал.

- Скоро узнаешь.

- Что ты имеешь в виду?

- Ты встал на правильный путь, - сказал он. - Чего тебе еще нужно?

- По-твоему, я был болен?

- Да, ты был болен, но теперь выздоравливаешь. И достаточно быстро.

Так же думала и Ким. Она не хотела, чтобы я возвращался сразу. Ей нужен был нормальный, совершенно здоровый муж.

- Будем надеяться, это пойдет тебе на пользу, - сказала она.

В отличие от Терезы она хотела, чтобы все вещи приносили пользу. Кроме того, она, похоже, пыталась пробудить во мне ревность. Это была неглупая идея. По вечерам, когда я снова видел Марка, у меня преобладала одна мысль: он видел ее, говорил с ней.

...Любой человек мог прикасаться к моей Ким, вдыхать ее аромат, любой, кроме меня. Я остался в карантине, готовый обрить голову, посыпать ее пеплом и на коленях ползти домой. Но это было бессмысленно.

- Ты должен понять, Серджио, у нее еще не прошел шок. Она боится, как бы ты не передумал, - объяснил он, наливая мне виски, от которого я отказался. Это был мой Рамадан, великий пост, период воздержания и покаяния.

Я позвонил Канаве и сообщил, что принимаю его предложение.

- Хорошо, - сказал он, - положись на меня. Буду держать тебя в курсе.

Но я почувствовал, что в его голосе нет прежнего энтузиазма.

Прошло еще два дня. Порой я ощущал огромную и как будто живую пустоту. Обычно это случалось вечером, возвращалась тихая тоска по Терезе, и пульс начинал биться быстрее.

Но за ночь машина исправлялась, и утром я опять был хорошим солдатом, готовым к исполнению своих обязанностей. Я видел вещи достаточно ясно. Тлетворная обитель сумрака, дыма и серного пламени медленно отодвигалась от меня, и с каждым днем ее пары понемногу рассеивались. Наконец Ким позвонила мне.

- Не поужинать ли нам сегодня вместе?

Это был пароль, закодированное сообщение, которое означало, что моя мука подошла к концу. Возможно.

- Послушай, - сказала она, - об этом мы больше не говорим, идет?

Она накрыла примирительный ужин со свечами. Кушанья были самыми изысканными: цыпленок с грибами, суфле, бутылка моего любимого вина. Но все же это немного напоминало ужин на сцене, где актеры делают вид, будто наслаждаются картонным цыпленком. Впервые паузы в нашем разговоре казались напряженными и мучительными. Они вырастали между нами и не давали приблизиться друг к другу. Тогда мы стали строить планы. Мы снимем дом за городом. Или купим, если новая работа окажется доходной. А что будем делать в Рождество? Отпуск на Канарских островах! Когда мы встали из-за стола, она сказала:

- Ты знаешь, я действительно решила родить ребенка. Но я хочу, чтобы ты тоже этого захотел. Только закажи, кого ты хочешь.

С этими словами она протянула мне руки. В колеблющемся свете свечей очертания ее тела сладостно округлились. У меня на глазах появились слезы. Я обнял ее.

- Моя любимая, моя единственная...

- Не надо больше говорить, - мягко попросила она.

- Пожалуйста, прости меня.

- Я тоже не всегда была права.

- Ты всегда была чудесной.

Некоторое время мы молчали. Потом она взглянула на меня, и легкая тень скользнула по ее лицу.

- Скажи, мы правда покончили с этим?

- Да, - твердо сказал я.

- Потому что еще раз я такого не перенесу.

- Мы - самая неразлучная пара на свете.

- Я так всегда и думала.

- Ты была права.

- Я люблю тебя, Серж.

- Я тоже люблю тебя.

- Мне нужно убрать со стола.

- Ты можешь сделать это позже.

Я поддерживал ее гибкое тело, медленно склонявшееся на подушку. На следующее утро в восемь часов тридцать минут зазвонил телефон. Я узнал голос Канавы.

- С чего ты вздумал будить людей на рассвете? Ты что, еще не ложился?

- Я лег и сразу встал. Слушай, Серж, есть серьезные затруднения.

Он говорил долго и без перерыва. Лакруа передумал, у Дюсюржа удар или наоборот. В дело было вовлечено правительство, оппозиция оказала сопротивление. Короче говоря...

- Короче говоря, все кончено?

- Не совсем, но, похоже, идет к тому.

- Забудь об этом.

- Мне очень жаль.

- О, не беспокойся. Это не имеет значения.

- Хорошо, что я не бросил Берни, - сказал он. - Можешь себе представить, в каком бы я оказался положении!

Когда я повесил трубку, мне больше было жаль его, чем себя.

- Кто это? - спросила Ким спросонок, когда я вернулся в постель.

- Хорошие новости - остаюсь в газете.

Я растянул свой отпуск еще на три дня и во вторник появился в издательстве. Возвращение блудного сына. В офисе было новое лицо: высокий, худощавый человек с бородой. Мне он совсем не понравился. Пожав всем руки, я хотел увидеться с Берни, но он передал мне через секретаршу, что занят по горло и, вероятно, поговорит со мной попозже, часов в двенадцать. Тогда я решил пока поговорить с Фернаном о плане следующего номера. Все были очень любезны, но как будто немного встревожены.