Пол Андерсон - Время огня

Успокойтесь, я не собираюсь выдавать этот рассказ за истинный. Во-первых, таково требование литературной конвенции, которая восходит к временам светлой памяти Теодора Рузвельта. Во-вторых, вы мне все равно не поверите. В-третьих, всякий рассказ, подписанный моим именем, должен восприниматься как развлечение: я ведь писатель, а не пророк. В-четвертых, я сам его записал. Там, где в массе завещанных мне записок, вырезок, фотографий и записей воспоминаний возникали пробелы и сомнительные места, мне приходилось восполнять их своими предположениями. Мне показалось необходимым изменить имена и географические названия. Короче, мне пришлось многое досочинить. И, наконец, я сам не верю ни в одно слово.

Сейчас моя цель рассказать вкратце о докторе Роберте Андерсоне. Книга эта появилась благодаря ему. И я старался сохранить стиль его речи, его дух.

Видите ли, я ему многим обязан. В последующем изложении вы узнаете некоторые темы из моих предыдущих рассказов. Он сообщил мне эти темы и идеи, описал фон и действующих лиц, рассказывал час за часом, пока мы сидели у камина, потягивая шерри и слушая Моцарта. Конечно, я подверг его рассказы литературной обработке, чтобы сделать их своими. Но идея принадлежит ему. Никакой платы он не хотел принимать. «Если удастся напечатать, — говорил он, — накормите Карен (Карен Андерсон, жена писателя, автор ряда фантастических книг. — Прим. перев.) прекрасным ужином в Сан-Франциско и выпейте за меня».

Конечно, мы говорили о многом. Я хорошо помню эти наши разговоры. У него было своеобразное чувство юмора. Очень вероятно, что, оставляя мне эту груду материала в такой форме, как он это сделал, он превратил свои фантазии в еще один, последний, розыгрыш.

С другой стороны, его рассказы бывали и необычно для него мрачными.

Может, мне показалось? Иногда я заставал его в обществе одного или двух младших внуков. И замечал, что удовольствие от общения с ними часто сопровождается у него какой-то болью. А когда я виделся с ним в последний раз и наш разговор коснулся будущего, он неожиданно воскликнул:

— О, боже, дети, бедные дети! Пол, наши поколения прожили свои жизни удивительно легко. Нужно было только быть белым американцем, обладать относительным здоровьем, и нам обеспечено место под солнцем. Но сейчас история и здесь возвращается к своему нормальному климату, и климат этот — ледниковый период. — Он допил вино и снова налил — быстрее, чем обычно. — Стойкие и везучие выживут, — продолжал он. — Остальные… им придется довольствоваться тем, что пошлет судьба. Врач должен привыкнуть к такой мысли, не правда ли? — И он сменил тему разговора.

В старости Роберт Андерсон был высок и строен, плечи у него слегка сутулились, но в целом он находился в прекрасной форме, что приписывал регулярным пробежкам и езде на велосипеде. Лицо у него было худое, синие глаза за толстыми очками, одежда всегда чистая, седые волосы аккуратно причесаны. Говорил он неторопливо, подчеркивая свои слова жестами, взмахами трубки, которой наслаждался дважды в день. Манеры у него были спокойные и дружелюбные. Тем не менее он был независим, как его кот.

— В моем возрасте, — заметил он, — то, что раньше назвали бы странностью или обидчивостью, называют милой чудаковатостью. И я этим пользуюсь. — Он улыбнулся. — Когда настанет ваш черед, вспомните мои слова.

Внешне он прожил очень спокойную жизнь. Родился в Филадельфии в 1895 году. Он был отдаленным родственником моего отца. Наше семейство скандинавского происхождения, но одна его ветвь со времен гражданской войны живет в Штатах. Однако мы с ним никогда не слышали друг о друге, пока один из его сыновей, интересовавшийся генеалогией, случайно не поселился недалеко от меня и не связался со мной. Когда старик приехал к сыну в гости, нас с женой пригласили. И мы сразу сошлись.

Его отец был журналистом, в 1910 году он редактировал газету в небольшом городке на среднем Западе (нынешнее население городка 10 тысяч; тогда было меньше). Я назову этот городок Сенлаком. Роберт Андерсон описывал свою семью как номинально религиозную (епископальная церковь) и преимущественно демократическую. Он едва закончил предварительное обучение медицине, как началась первая мировая война и он оказался в армии. Впрочем, в Европу его не отправили. Демобилизовавшись, он закончил докторантуру и интернатуру. У меня сложилось впечатление, что в то время у него бывали приключения. Но ничего серьезного. Со временем он вернулся в Сенлак, начал практиковать и женился на девушке, которая долго его ждала.

Мне кажется, он так и не обрел спокойствия. Но работа практикующего врача не бывает скучной — до того, как прогресс обрек его на выписывание направлений к специалистам, — а брак его был счастливым. Из четверых детей трое мальчиков дожили до зрелого возраста и по-прежнему здравствуют.

В 1955 году доктор Андерсон ушел на пенсию и решил путешествовать вместе с женой. Вскоре я с ним встретился. Жена его умерла в 1958 году, он продал дом и купил коттедж по соседству. Путешествовать он почти перестал. Как-то заметил, что без Кейт путешествия утратили для него свою прелесть. Но он сохранил интерес к жизни.

Он рассказал мне о народе, который назвал маури, словно сочинил сказку, которую не умеет превратить в связный рассказ. Примерно десять лет спустя он беспокоился обо мне, но причины этого беспокойства я не видел. И в свою очередь беспокоился о нем, считая это признаком старости. Но постепенно это прекратилось. Хоть время от времени у него случались приступы дурного настроения, в целом он оставался прежним. И когда в своем завещании уделил мне пункт, вне всякого сомнения, полностью отдавал себе отчет в своих действиях.

Мне предоставлялось право использовать то, что он мне оставил, по моему усмотрению.

Через год доктор Роберт Андерсон неожиданно умер во сне. Нам его не хватает.

Начало определяет конец, но я почти ничего не могу сказать о происхождении Джека Хейвига, несмотря на то, что принимал его появление в мир. Кто мог в холодное февральское утро 1933 года подумать о генетических кодах, или о работе Эйнштейна, как о чем-то, что может спуститься с математического Олимпа и жить среди обычных людей, или о силе территорий, которые мы так легко собирались завоевать? Помню, что роды были долгими и трудными. Он был первым ребенком Элеонор Хейвиг, миниатюрной и очень тогда молодой женщины. Мне не хотелось делать кесарево сечение; может, моя вина в том, что больше у нее с этим мужем не было детей. Наконец красное сморщенное существо благополучно оказалось у меня в руках. Я шлепнул ребенка по заду, чтобы заставить его негодующе втянуть воздух, и он выпустил его с воплем. А дальше все пошло как обычно.