В. Болдырев - Мир приключений. 1973 год, выпуск 2

У станции Изгорск поезд, в котором ехал Макар, остановился перед закрытым семафором. И вдруг в сонной тишине вагона послышался чей-то испуганный голос:

— Ой, што это? Кажись, горим?!

— Горим, братцы, горим! — истошно завопил тот же голос, и все пассажиры спросонья бросились к окнам. Макар тоже высунулся из окна и увидел, что станционные пакгаузы охвачены огнем.

Расталкивая пассажиров, перебираясь через мешки и корзины, Макар выскочил из вагона. У пакгауза стояли какие-то люди, безучастно наблюдая за тем, как двое пожарников качали ручную помпу, а третий направлял тонкую струю воды на деревянную стену багажного сарая. Вслед за Макаром от поезда к пакгаузу бежали пассажиры, на ходу рассуждая о причинах пожара.

— Молния, что ли, вдарила?

— Да грозы-то не было, от сухости, надо думать, возгорелось.

— Будет болтать! — сказал кто-то. — Бандиты подожгли, лагутинцы.

У горящего пакгауза собралась большая толпа.

Макар подбежал к растерянному человеку в фуражке с красным околышем:

— Что вы стоите?! Ведра, багры, кастрюли, баки — все, что есть, тащите!

И, обращаясь к пассажирам и стоявшим возле пожарников зевакам, крикнул:

— Товарищи, граждане! Что же вы стоите глазеете, когда на ваших глазах гибнет достояние Республики?!

И, не дожидаясь ответа, Макар выхватил у одного из пожарников топорик и устремился в горящий пакгауз.

Верзила, Булочка и Кешка с валенками под мышкой бежали к пакгаузу.

— Пацаны, куда вы?! — кричал Верзила. — Смываться надо! Самое время смываться!

Но Кешка, а за ним Булочка бросились к месту пожара.

А здесь уже от маленького пруда к горящему зданию бежали с ведрами и кастрюлями первые добровольцы.

Макар с остервенением, заслонясь рукавом от огня, в дымном сарае взламывал ящик за ящиком. С треском отлетела доска, и Макар увидел еще не выделанные овечьи шкуры. Задыхаясь от дыма, он выскочил из дверей и, подбежав к начальнику станции, суетившемуся возле пожарных, схватил его за плечо:

— Где ящики, которые прибыли ночью из Михайловки?

— Из Михайловки… — оторопело пробормотал начальник станции. — А… да, да, были ящики. Они в третьей секции. — И он показал рукой на закрытую дверь одного из отделений пакгауза.

— Сюда воду, сюда! Сюда! — крикнул Макар.

И он бросился к дверям, на которых стояла цифра “3”.

Пожарники подтащили брандспойт и, взломав дверь, направили струю туда, откуда валил густой дым и вырывалось пламя.

А между прудом и пакгаузом выстроились две цепи. По одной передавали ведра с водой, по другой — порожние. Среди взрослых стояли в цепи трое беспризорников. Кешка и Булочка передавали ведра с водой, а Верзила — порожние. То и дело наклоняясь к Кешке, он тупо повторял одно и то же:

— Пацаны, тикать надо, пока твой комиссар не хватился! Слышь, Монах!

И вдруг в третьей секции раздался оглушительный взрыв. Столб пламени высоко взметнулся над пакгаузом. Обе цепочки шарахнулись в сторону и в испуге застыли, глядя на раскрытые двери пакгауза.

Пожарники бросились внутрь и вскоре вытащили из пакгауза обожженного Макара. На нем тлела одежда. Пожарники направили на него струю, чтобы сбить огонь.

— Фельдшера! — крикнул начальник станции. — Скорее фельдшера!

— Опоздал. Опоздал я, — с отчаянием говорил Макар, вытирая лицо рукавом, и, неожиданно потеряв сознание, повис на руках у пожарников.

К Макару подбежал Кешка:

— Дяденька, ты живой? Живой? Живой?

Тем временем Верзила схватил за руку Булочку и утащил за собой.

Макар открыл глаза и, увидев Кешку, едва шевеля губами, тихо произнес:

— Сгорело… Все сгорело.

В кинематографе “Арс” на Невском шел новый фильм режиссера Тарсанова “Фаворитка его величества”. Доброво со своей супругой смотрел картину на последнем сеансе.

В переполненном зале зрители вслух читали надписи, а пожилой тапер, глядя на экран, играл старинный вальс.

…Золоченая карета, запряженная шестеркой лошадей, подкатила к парадному крыльцу большого барского дома. На запятках стоял негритенок, одетый в ливрею. К карете подошел слегка сутулый человек с близорукими глазами, раскрыл дверцу и склонился в поклоне. Из кареты вышла дама в пудреном парике и, взбежав по лестнице, улыбнулась красавцу лакею, предупредительно распахнувшему перед ней парадную дверь…

После сеанса Доброво поднялся в кинобудку и попросил длинноволосого киномеханика в студенческой курточке показать ему некоторые куски пленки. Он долго и внимательно разглядывал их на просвет и наконец обратился к механику:

— Попрошу вас… Вырежьте мне, пожалуйста, несколько кадриков… Этот… этот и вот этот…

— Не могу. Нам не разрешают. Вы попросили показать, я показал. А вырезать не могу, — сказал киномеханик. — И потом… простите, кто вы?

— Моя фамилия Доброво.

— Прокофий Филиппович? — расплылся в улыбке киномеханик.

— Откуда вы меня знаете? — удивился Доброво.

— Я был студентом юридического факультета. Я знаю ваш учебник криминалистики. Собирался быть адвокатом… — усмехнулся киномеханик. — Зачем вам эти кадрики, Прокофий Филиппович?

— Видите ли… мне показалось, что один из этих статистов замешан в деле, которое меня интересует, — сказал Доброво. — И я был бы вам очень признателен, если бы вы все-таки подарили мне эти три маленьких кусочка ленты.

Киномеханик улыбнулся и взял ножницы.

…Помощника режиссера, молодого человека в кожаной тужурке и мотоциклетных очках, Доброво разыскал в задымленной комнатушке кинофабрики, где одновременно гримировали и переодевали артистов, режиссер и оператор обсуждали план съемки, а участники массовых сцен получали деньги у пожилой кассирши, кутавшейся в темный шерстяной платок.

Разглядывая на просвет вырезанные кадрики, помощник режиссера сказал:

— Мы снимали этот эпизод в Знаменском, в имении Тихвинских. Это парадное крыльцо… Слуга у кареты и лакей наверху — не артисты, люди случайные.

— Случайные? — переспросил Доброво. — Участники народных сцен?

— Нет, нет, это не наши люди. Они случайно были там, в Знаменском, в имении. Не знаю, право, что они там делали, но, когда они появились, Тарсанов решил их использовать. Ему понравилась фигура вот этого лакея, у двери. — Помощник режиссера показал на пленке Маркиза.

— А фамилии этих людей… я мог бы узнать? — спросил Доброво. — У вас, вероятно, записаны их фамилии?

Помощник режиссера заглянул в свою тетрадку, вытащенную из куртки, и сказал:

— Фамилии… фамилии… Здесь столько фамилий… Малинин, Кривченя, Масленникова, Петров. Нет, нет, все не то, другая съемка… А здесь? Вот. Баранов-Переяславский, Кусакина, Лихачев, Калужский, Сипавина… Нет. Не помню. Решительно не помню, кто из них кто. И к тому же, насколько я помню… я просто не записал их фамилий.