Владимир Михановский - Великий посев

– Золото нам, конечно не помешало бы, – вздохнул старик. – Только где его найдешь? Разве что в сказках про Али – Бабу. Если вам надо, забирайте свою находку, протянул он обломок Анартаю.

Анартай взял его, и сердце кузнеца упало. Толкнув дверь, мальчик на пороге обернулся:

– Курбан, ты можешь мне сделать тесак?

– Не могу, – выдавил старик. – Материал кончился, разве не знаешь?

– А из этого? – показал Анартай находку. Курбан оживился.

– Разве что из этого куска, – согласился он. – Должно, пожалуй, хватить. Ну-ка, дай сюда.

– Только медь не выбрасывай, – сказал Анартай. – Она красивая.

– Красивая, – согласился старик, поглаживая бороду, – да негодная: лезвие мягкое получится.

– А ты сделай ручку из меди, – произнес Анартай.

– Ладно, сделаем тебе ручку из меди, – согласился Курбан. Больше ему ничего не оставалось.

«…Сегодня – великий день. День, когда я, Зерен, могу быть собой доволен, а такое случается редко. Мне, кажется, удалось решить проблему бессмертия живых существ, обитающих близ оазиса.

Может быть, нет смысла говорить о бессмертии – это понятие достаточно метафизическое. Во всяком случае, особи смогут жить неограниченно долго. Прежде мне удалось несколько из них спасти от смерти. Теперь я научился продлевать их существование, причем на достаточно высоком энергетическом уровне клеток».

«Предварительный опыт проделал на нескольких экземплярах. Лучше всего получилось с кузнецом. Не могу, конечно, впрямую задать ему вопрос о самочувствии, но достаточно и информации о его внешнем виде, которую приносят анализаторы. Он распрямился, исчезла сутулость, бицепсы налились силой. Даже походка изменилась, стала уверенной и упругой, как у молодых особей. А в последнее время длинные волосы на подбородке, доселе белые, как полярный снег, начали приобретать темный оттенок, характерный, как я уже усвоил, только для молодых существ.

Возврат молодости!»

«Конечно, нужно провести еще множество опытов, но главное я уже сделал. Метод воздействия на живую клетку – моя гордость. И как просто! Впрочем, это представляется простым только после того, как достигнута полная ясность, когда позади долгие часы бесконечных экспериментов и прозрения чередуются с провалами.

Так или иначе, открытие завершено. Изложение его – даже в интегральных символах – займет достаточно много места. К счастью, на стенках пещеры есть еще достаточно свободного места.

Сейчас приступлю к записи. И кто знает, через сколько тысячелетий расшифруют ее двуногие?»

«С помощью микрокорневой системы строка за строкой наношу на вогнутые стены пещеры, недавно опаленные звездным пламенем, информацию, ценнее которой нет, вероятно, в космосе.

Бессмертие живого!

Именно оно запрятано в эти структурные формулы, схемы, биохимические реакции…»

«Увы, сам я лишен возможности передать открытие своим собратьям, в родную галактику. Какой парадокс! Остается одна надежда на то, что когда-нибудь, в необозримом будущем, местные существа, ныне столь примитивные, поймут и усвоят мои формулы и сообщат их моим дальним потомкам… Что ж, такова диалектика космоса».

«Ну вот, дело сделано, записи завершены. Теперь пещера от пола до потолка заполнена бесценной информацией».

«На мгновение представил себе, как в пещеру, сделав подземный ход, проник кто-то из существ, живущих в кишлаке, которых я опекаю.

Вот он входит с пылающим факелом, сделанным из отмерших коммуникаций, которые он считает засохшими стеблями тростника. Входит с опаской, недоумевающий, в одежде из листьев – так именует он мои внешние анализаторы, которые за ненадобностью опадают.

Он останавливается у проломленного люка, оглядывается. Факел коптит, по стенам пляшут тени. И здесь он увидит неведомые письмена, странные символы, загадочные знаки. Что будет дальше – экстраполировать нетрудно.

Либо он не придаст им значения, станет обитать в пещере, и стены закоптятся, записи пропадут.

Либо решит, что знаки оставлены нечистой силой, и разрушит, уничтожит их.

Либо… Но что толку выстраивать бесконечные варианты из тех, что было бы, если бы? Ясно и так, что остается уповать только на возможное будущее».

«Долго думал, кого из популяции первым наделить бессмертием. Сначала думал кузнеца, потом – Ахметхана. Потом окончательно мой выбор остановился на Атагельды. Решено, начну с мальчика, перестрою его клетки. Может быть, именно ему суждено когда-нибудь проложить ход в пещеру. У него пытливый разум, светлая голова…»

«Опыт начну завтра, с первым лучом светила. Осталось пережить ночь».

«…Что это? Что случилось? Катастрофа. Земля и небо поменялись местами. Огненные струи боли и замешательства бегут по моему телу. Они туманят сознание, приводят в ужас.

Землетрясение? Солнце погасло? Неведомые импульсы – удар за ударом – сотрясают меня.

Я гибну, гибну…»

День за днем Ахметхан чувствовал, как власть ускользает из его рук. Происходило это незаметно и в то же время столь явственно, как песок утекает из наклонной горсти.

Нет, внешне все оставалось по-прежнему: и почтение к караванбаши, и внимание к его словам, размеренным и строгим, и готовность выполнить приказание.

И в то же время что-то изменилось – Ахметхан чувствовал это кожей. Не то чтобы люди стали строптивыми, нет. Но они как бы распрямились, словно трава после грозы. Они смели разговаривать с ним как с равным, чего прежде никогда не бывало.

А самое неприятное – то, что сам Ахметхан ничего не мог с этим поделать. Он разговаривал, улыбался, словно так и надо, и уже не решался пускать в ход свою грозную камчу.

Когда, например, Ахметхан однажды попытался распоряжаться порядком в кузнице, Курбан взял на себя смелость возражать ему. И аульчане, находившиеся там, что самое обидное, взяли сторону кузнеца. А он всего-то, минуя очередь, хотел подковать молодого ослика, необходимого для домашних работ. Кузнец при этом пошучивал, говорил, что по возрасту Ахметхан ему в сыновья годится, а может быть, и во внуки.

Последнее особенно больно задело караванбаши. Дело в том, что Ахметхан странным образом с каждым месяцем чувствовал себя моложе и легкомысленнее, в чем сам не смел себе признаться. Он украдкой бросал на женщин пламенные взгляды, а Анартай временами казался ему чуть ли не ровесником. Вот и старался он держать себя с сыном построже.

– Почему так поздно? – спросил он, когда скрипнула дверь и на пороге появился Анартай.

– Совсем не поздно…

– Запомни, если еще когда-нибудь… – грозно начал Ахметхан.

– Брось, отец, – перебил его Анартай (прежде такого отродясь не бывало). – Посмотри-ка лучше, что Курбан для меня отковал. – Он издали помахал ножом.