Сергей Лексутов - Полночный путь

Ратай вдруг заорал:

— В стенку!.. В стенку становись!..

Кое-как разобрались поперек горницы. По сторонам Серика оказались Шарап со Звягой, с правой руки — Щербак с Ратаем, а между ними Горчак. И ломанули вперед, будто в правильной сече. Зажали германцев в угол, и вскоре всех уложили на пол. Как водится, нашлась добрая душа — позвала княжью стражу. Уже когда побоище закончилось, в корчму ворвались стражники. Бородатый десятник заорал:

— Кто посмел германцев бить?! Кто княжий указ нарушил?! Всех в острог!..

И осекся, увидя честную компанию. Ратай проговорил:

— Чего шумишь? Никого не убили… Так, побили малость… Чтоб языки сильно не распускали…

Стражник протянул:

— Старые знакомцы… Шарап со Звягой, и с ними Серик… И вы туда же! Ратай, Щербак! Вы-то пошто в буяны затесались?!

Щербак рассудительно проговорил:

— Ты разве не слыхал, что Серик с нами стрельцом стоял? Он чуть ли не два десятка печенегов положил. Князь ему кошель золота пожаловал, а мы два жбана франкского вина пообещали. Обещание надо выполнять… Кто ж знал, что тут германцы сидеть будут, и поносить русичей, а Горчак у нас ихний язык разумеет. Вот и не выдержала душа…

— А што, и правда, поносили? — с любопытством спросил десятник, разглядывая все еще не пришедших в себя германцев.

— Еще как!.. — обронил Горчак. — Я в Мараканде, и по пути в Индию четыре лета с ними валандался, а таких слов не знаю…

— А с чего решил, что поносные слова?

— Ну, любой дурак догадается, что если говорят — всем кровь пустим, а девок, того… Чего с девками делают, когда мужикам кровь пускают?

Десятник приподнял шлем, почесал в затылке, протянул:

— Пожалуй, и у меня бы душа не выдержала… Давно поговаривают, что многие германские купцы, и не купцы вовсе… Однако, отливать надо… Как бы дух не испустили… Мы наслышаны о Сериковых кулаках. Да и у Шарапа со Звягой, кулаки, будто кузнечные молоты… Корчмарь! Тащи воду, да прямо из колодца…

Корчмарь уже бежал с двумя ведрами воды, за ним поспешали два его работника, тоже с ведрами. Без долгих антимоний, ухнули воду на германцев, только после этого они зашевелились, замотали головами, разбрызгивая капли воды пополам с кровью.

Верзила с лошадиной харей, который первым получил, проговорил:

— Император будет зер не доволен цезарь Роман. Толко варварские страны обижать купцов…

Десятник ухмыльнулся, спросил:

— А из какой страны приехал купец, который хочет всем мужикам кровь пустить, а девок, того?.. Сдается мне, что не императору ты служишь, а папежник ты закоренелый! И корзно с крестом у тебя в мешке лежит до сроку…

— Это есть ложь! Тот меншь плехо ферштеен дойче шпрехе…

Горчак разразился длиннющей фразой на германском языке, где больше всего мелькали сочетания, вроде — дойче швайн, и доннер веттер. Германец сначала покраснел, а потом побелел, и когда Горчак закончил, высокомерно выпрямился и выговорил:

— Если бы ты был благородный рыцарь, а не грязный швайн, то мы бы сейчас же прогулялись за стену…

Горчак проговорил:

— Ба-а… Сколько сразу русских слов узнал… — и почти без замаха врезал ему в ухо. Проговорил: — Эт, верно, мы люди простые, нам и не обязательно прогуливаться за стену…

Десятник заорал:

— Эй, эй, эй! Ты чего творишь?!

Горчак невозмутимо проговорил:

— А ты что, не понял? Это ведь не купец. Даже германский купец, получив такое оскорбление, без разговору вызывает простолюдина на поединок. А этому, вишь, зазорно со мной меч скрестить…

Десятник в сердцах плюнул, махнул стражникам:

— Бери этого!.. Уходим… А то щас по городу разлетится, что германцев бьют — конфузу не оберешься… Всех ведь побьют под горячую руку…

Окруженные тесным кольцом стражников, германцы ушли. Лошадиномордого несли на руках. Коротко хохотнув, Ратай проговорил:

— Ну, Горчак, у тебя и рученка… Кто поверит, будто ты купецкий приказчик?..

Горчак проворчал:

— А ты, Ратай, будто не знаешь, что купцы поболее воинов времени в походах проводят… Я не помню ни одного похода, чтобы с татями не пришлось рубиться… — Горчак достал из кошеля рубль, неровно отрубленный от гривны кусок серебра, сказал: — По рублю с носа, я думаю, корчмарю хватит?..

Серик достал две половецкие серебрушки, положил к Горчаковому рублю, остальные тоже положили деньги в общую кучку, Ратай заорал:

— Корчмарь! Тащи жбан вина!

Корчмарь плаксиво проныл из своего угла:

— Шли бы вы, ребятки… Одни убытки от вас…

— Ты тащи жбан! А то щас еще и твоей роже убыток причиним! — угрожающе прорычал Шарап.

Корчмарь тяжко вздохнул, и поплелся к бочке, чуть ли не волоча пустой жбан по полу. Из-за другого стола поднялся степенный купчина, подошел, склонился к столу, спросил:

— Ребятки, народ интересуется, из-за чего сыр бор разгорелся? Чего с германцами не поделили?

Горчак спросил:

— А ты что, по ихнему не разумеешь?

— Да нет, не разумею… Среди нас не было суконщиков… Я то в Сурож хожу, по-фряжски хорошо разумею, а по-германски — ни слова…

Горчак медленно проговорил:

— Делить нам с германцами нечего, а вот поносить русичей не позволим. Это ж надо, как обнаглели; орать в голос, мол, всех православных свиней перережем, а девок — того…

Купец покрутил головой, сказал:

— Вы серебро-то спрячьте… Вам от купцов спасибо, что папежников побили. Шибко мешать торговле стали… — и он достал из кошеля несколько фряжских серебрушек.

Наконец, пыхтя под тяжестью жбана, подошел корчмарь, бухнул жбан на стол. Ратай указал ему на кучку серебра, сказал:

— Это в десять раз перекроет твои убытки. Да и поломали мы всего ничего…

Просветлев лицом, корчмарь сгреб монетки. Видать, он всегда предполагал самое худшее; что буяны не только убытки не покроют, но и за съеденное-выпитое не рассчитаются. Видимо из-за случившейся потасовки, второй жбан улетел соколом, толком и поговорить не успели, обсудить драку. Щербак уже орал:

— Ратай! Третий жбан ставим! Мы ж ему два жбана пообещали, когда он дюжину всадников ссадил! А еще полдюжины пешцов? Пешца-то, потруднее из строя вышибить!

— А и верно, Щербак! — заорал Ратай. — Корчмарь, тащи третий жбан!

Как допивали третий жбан, Серик уже не помнил. Вроде бы купцы скинулись, и поставили им четвертый жбан, когда они еще не допили третий, но это он помнил и вовсе смутно.

Серик на утро опять не помнил, как оказался в горнице на своей лавке. Сев, он ухватился руками за голову, проворчал с раздражением:

— Победа — дело хорошее, но можно ж только один день попировать! — и побрел на двор.

Как и вчера, выхлебал полбадьи, остальное вылил на себя — только после этого полегчало. Из кузни выглянул Батута, крикнул: