Сергей Лексутов - Полночный путь

— Эт, само собой… — пробормотал Горчак, поднимаясь. Спросил: — А телег не возьмем?

Унча мотнул головой, усмехнулся, проговорил:

— Я досюда путь устраивал пятнадцать лет, а дальше — земли нехоженые.

На рассвете выезжали из ворот. Кони зло фыркали; видать надеялись на долгий отдых. Яхно стоял у воротного столба, прислонившись к нему плечом, и молча провожал всадников взглядом. Поначалу дорога была не трудной; шли берегом Яика, изредка перебредая вброд немногочисленные ручьи. К концу дня Яик явственно начал загибать к полуночи. Унча присоветовал переправиться на другой берег, и только тогда искать ночлег. Он долго вглядывался в воду, бормоча что-то под нос, наконец, сказал:

— Мы с Яхно тут еще молодыми были… Помню, нашли брод, потому как переправлялись на ту сторону. Но вот, побей меня боги, не могу вспомнить…

Шарап проворчал:

— А чего вспоминать? Надо заново брод искать.

Долго ехали по берегу, вглядываясь в воду. Наконец Унча остановился, сказал неуверенно:

— Похоже — брод…

Шарап кряхтя слез с лошади, принялся снимать кольчугу, сказал Серику:

— Ты лук-то приготовь… Самый удобный момент нашим знакомцам объявиться…

Серик вытащил лук из саадака, оглядел заросшую негустым лесом кручу берега. Хоть и реденький лесок, но если там кто прячется — нипочем не разглядишь. Разве что, когда подкрадываться начнет, лучшего друга честного путника потревожит — сороку. Тем временем Шарап вошел в воду и медленно побрел поперек быстрого течения, да и перебрел всю реку по пояс в воде. На другом уже берегу долго скакали до пойменного лужка, замеченного еще с того берега. Наконец, вышли на лужок, расседлали коней, пустили пастись, а сами по-очерди выкупались. Пока купались, половчанка сварила похлебку. Чтобы не привлекать огнем лишнего внимания, костер залили водой, и ужинали в кромешной тьме; до восхода луны времени было еще много. Серик заступил на стражу первым; отошел под ближайшую иву, залег в густой тени. Отсюда прогалина была, как на ладони. Любого подкрадывающегося татя можно было загодя разглядеть, да и держать на расстоянии, пока товарищи глаза продерут. Окидывая взглядом дальний склон, вниз по течению, Серик вдруг заметил будто бы красноватое свечение между деревьями, но оно вскоре погасло. Все ясно, впереди идут недобитые касоги. Это открытие не прибавило беспечности; любимое занятие каждого татя, подкрасться перед рассветом и перерезать беспечных путников. Когда поднялся Горчак, Серик указал ему на склон, сказал:

— Там, будто бы, отблески костра меж деревьев виднелись?..

Горчак кивнул и молча полез в кусты. Он уже давно смирился, что в искусстве красться по лесам, троице друзей равных нет; если Серик нес стражу, лежа в кустах, значит, это самое подходящее место.

На рассвете Серик проснулся оттого, что кто-то зовет Унчу. Перевернувшись на живот, приподнялся, быстро осматриваясь. На краю прогалины стоял Шарап с луком, держа под прицелом троих каких-то людей. Унча поднялся из травы, в кольчуге, со своей легонькой сабелькой в руке, крикнул:

— Шарап, это башкирцы!

Шарап опустил лук, пожал плечами; мол, башкирцы, так башкирцы… Унча что-то прокричал, башкирцы несмело двинулись на прогалину.

Серик с любопытством разглядывал новых людей; коренастые, белобрысые, но лица широкие и глаза, будто с раскосинкой. Одеты в короткие кожаные штаны до колен, и в короткие кожаные рубашонки, на ногах высокие мягкие сапоги. На поясах чего только не висит; от ножей в деревянных ножнах, до предметов вовсе неведомого назначения. За плечами — луки в кожаных налучьях, колчаны со стрелами висят на поясах. Серик отметил, что луки довольно слабые, из таких больше чем на двести шагов навесом стелу не пошлешь.

Унча о чем-то с ними с жаром беседовал, вроде как спорил. Шарап сумрачно пробурчал:

— Ты шибко не тараторь… Перетолмачивай. А то леший ведает, о чем ты с ними договариваешься?..

Унча весело проговорил:

— Торговать хотят. Говорят, много меду, воску…

Горчак подошел, оглядел башкирцев, сказал:

— Спроси про касогов…

Унча что-то протараторил, один из башкирцев махнул рукой, что-то нехотя буркнул. Унча сказал:

— Ушли касоги. Они сами видели. Еще в темноте снялись и поспешили прочь. Плохие люди, говорит, налетели на стойбище еще весной, отняли еду.

Горчак сходил к вьюку, принес нож, протянул старшему, сказал Унче:

— Скажи — подарок.

Унча поспешно затараторил:

— Зачем им подарки? Они безобидные, незлобивые. Касогам в каждом стойбище придется подарки давать, а их в это время много кочует на краю лесов…

— Назад этим же путем идти придется… — буркнул Горчак, и пошел к коням.

Два дня шли по берегу речушки, впавшей в Яик с левого берега. Пойменные леса исчезли к концу первого дня, а на второй день начались настоящие степи. Горчак намертво приклеился к Унче и к своему многоязычью добавлял касожский. На третий день, когда речушка уже давно кончилась, увидели первое касожское кочевье. Вглядываясь из-под руки вдаль, Горчак проговорил:

— Ну, щас самое трудное будет. Наш знакомец наверняка тут уже побывал, и наплел, какие страшные и безжалостные враги идут из казанской страны…

И правда, при виде незваных гостей, из круглых палаток повыскакивали люди, вскочили на коней и помчались навстречу, умело стягиваясь в лаву. Унча выехал вперед и принялся размахивать белой тряпкой. Обернулся к Горчаку, сказал, не переставая размахивать:

— Вообще, полагается шкурой белого барана махать, если с миром идешь…

Не поворачивая головы, Горчак сказал:

— Луки не доставать, мечей не обнажать. Все равно не справимся с такой оравой…

Всадники принялись замедлять бег своих коней, а потом и осадили шагах в двадцати от путников. Серик разглядел, что одеты они были в шаровары из самых разных тканей; от простого льняного холста, до шелков и аксамитов. Кольчуга была только на одном из них, как раз медленно направлявшемся к путникам, остальные были одеты в рубахи из толстой кожи, с нашитыми на ней копытами коней.

Касожский князь приблизился, настороженно шаря глазами по путникам. Видать его так запугал их знакомец, что он тут же выбрал мирные переговоры, вместо хорошей драки. Унча соскочил с коня, пошел ему навстречу. Тот тоже слез с коня и стоял, ждал. Унча подошел, и они разом сели в траву. Вскоре Унча обернулся, крикнул:

— Горчак! Неси подарки! Да не шибко богатые…

Горчак соскочил с коня, достал из вьюка отрез шелка, саблю. Увидев это, Унча аж подскочил, заорал:

— Я ж сказал — не шибко богатые! За эту саблю все это стойбище, со всеми стадами и табунами можно купить! Да теперь уж поздно… Тащи, коли достал… Это ж даже не старейшина рода, это его сын. Старейшине еще более богатые подарки надо дарить; не-то обидится. Этому и ножа хватило бы… А саблю — старейшине. Все равно сынку бы досталась…