Михаил Белозеров - Железные паруса

Толстяк мешал водку и пиво. Андре, не морщась, пил мелкими глотками. Сам Он принял на грудь две рюмки перцовки и не почувствовал вкуса. Африканцу достались шпикачики в бульоне и кусок хлеба.

— Люблю собачек, — ласково произнесла Старуха.

Африканец даже не поднял головы. Он, как и его хозяин, не признавал комплиментов и считал их дурным тоном. Однако он все же был воспитан и не выказывал ворчанием своей неприязни. Шерсть на его холке стояла ежиком, а хвост задирался выше положенного.

— А где наш любимец Джованни? — поинтересовался Клопофф.

Ему никто не ответил. Все были заняты молочным поросенком. Только Старуха дернула головой, осуждая болтливость.

Африканец насытился и подошел, чтобы выразить преданность, потеревшись о колени. Потом рухнул под ноги — громко, как мешок с костями, и уснул.

— Я думала, вы стали добродушным, — шепнула, наклоняясь, Мака.

Он почувствовал ее запах. Запах горных цветов, тонкий, как воспоминания. Он даже не успел удивиться. Может быть, она его с кем-то перепутала. Он чуть не оглянулся, чтобы найти подтверждение в картинке гор. Уж им-то, казалось, Он доверял больше. Она подперла кулачком щеку и внимательно смотрела на него. Ее лицо, такое твердое в скулах, темные глаза и выгоревшие брови на свежем, юном лице еще не распались для него на составные части, и Он знал, что в таком состоянии оно может быть опасным. В глубине души Он не сопротивлялся. Он вдруг вспомнил все свои взаимоотношения с женщинами и испытал сожаление, как о давней, забытой привычке.

— Можно тебя спросить?

— Ты уже это делаешь, — ответил Он, как заговорщик, избегая ее взгляда.

— Почему ты один?

Если бы она спросила о чем-то другом, Он бы удивился не меньше, потому что знал — это нелогично. Нелогично приписывать мыслям мысли. Думать за них и отвечать самому себе же. По крайней мере, Он так это представлял. Но, возможно, Он ошибался. Возможно, это были не мысли, а люди.

— Я специалист по искаженному движению, — громко поведал ему Андреа.

— Что? — удивился Он, оборачиваясь.

— Разумеется, не слышали, — добавил он, обсасывая косточку. — Микролинзирование…

Даже не торжествовал. Тайно наслаждался. Его страсть лежала за пределами обычной жизни. И он знал, что его не все понимают — два десятка человек во всем мире.

— Не слушайте его, — улыбнулась Мака, — он всех пытается огорошить. Девяносто пятое шоссе вдов. Я и это пережила. Правда, мы развелись…

В ее фразе сквозила печаль. Так говорят жены о безвременно ушедших мужьях.

Он знал, что это неправда, что это не могло быть правдой, но промолчал. На что я надеюсь? подумал Он. Почему я даю себе морочить голову?

— Я не волнуюсь, дорогая, — спокойно возразил Андреа. — Я только пытаюсь объяснить, что такое «червоточины». Слышали о таком?

Казалось, он не может говорить ни о чем ином, а только о науке.

— В общем виде, — ответил Он уклончиво.

— В действительности, это не шутка. Самое главное — знать, куда тебя выплюнет, а это чисто вероятностный процесс. Но… — и он поднял палец, — я его решил! Правда, с некоторым приближением, но решил…

Он замолчал, наслаждаясь эффектом, который давно перешел в привычку. Он был честен, как все педанты. Наверное, он принадлежал к тем бумажным червям-теоретикам, которые делают открытие с помощью пера, а потом всю жизнь этим гордятся, не понимая, что рядом есть и другие люди, с другими интересами, те, которых не интересуют научные открытия.

— Не может быть! — подыграл Он ему.

— Не верите?! — Казалось, он не заметил иронии.

— Это его любимый конек, — пояснила Мака. — Правда, милый?

Фраза привела его в замешательство — Он отвык от того, что в этом мире кто-то на кого-то имеет права. Она поняла и засмеялась.

В профиль она была не так хороша, как в фас: пухлые губы и вздернутый славянский носик. И все равно: что-то родное и близкое, словно материнское. Он едва не поддался искушению заглянуть в себя глубже. Он забыл, почти все забыл. Он даже не помнил, как надо вести себя с женщинами, и чувствовал, что похож на слона в посудной лавке. На самом деле по привычке Он перешел в стадию ожидания.

— Ну почему ты меня все время перебиваешь? — возмутился Андреа.

— Я не перебиваю. — Блеснула она улыбкой и для убедительности взяла его за руку.

— Я хотел, разумеется, рассказать что-то интересное, я теперь не буду!

— Милый, я пошутила, — она успокаивала его, как малого дитятею.

— Все равно не буду! — обиделся он.

Итальянец надраивал смычок.

— Меня зовут Джованни, — представится он. — Джованни Козеда… — И поклонился.

На вид ему было все пятьдесят. Но когда он улыбался и поводил плечами, то казалось, что под рубашкой скрыто молодое тело.

— Это который из Палермо? — с подвохом спросил Толстяк.

— Это, который из Техаса, — без запинки возразил итальянец.

Склоны на противоположной стороне долины были покрыты виноградником и выглядели вполне ухоженными.

И это тоже неправда, думал Он. Правда — это только я и Африканец. Он потрепал его за шею.

— Все равно макаронник, — проворчал Толстяк, — жалкий, болтливый макаронник…

Он был таким же недовольным и на помосте — корил судей за принципиальность, а приятелей за воздержание. Впрочем, пиво никому не возбранялось.

Вдали родился звук. Он бежал из расщелины гор и был знаком, как собственный голос.

Он давно не слышал этого звука. Вернее, он слышал его только, когда сам сидел за рулем.

— Я предпочитаю альт, — пояснил итальянец всем. — Просто альт…

Музыка его явно возбуждала.

— И бродить по горам?.. — засмеялся Толстяк.

На что он намекал?

Смычок в руках итальянца дрогнул. Он невольно бросил взгляд на Старуху.

Внизу на дорогу, у реки, выскочила машина с включенными фарами и помчалась, не снижая скорости, через мост. На мгновение пропала за деревьями над виноградниками и показалась дальше в облаках пыли. Через минуту она скрылась за изгибом мыса.

Наверное, Он удивился бы больше, если бы знал, как это сделано. У него было такое чувство, что Он предал самого себя и пса, предал только из-за этой женщины. Он едва не поднялся, чтобы подать знак псу и уйти вместе с ним. Мака с неподдельным возмущением посмотрела на него. Он решил подождать. Он так привык ко всяким нелогичным вещам, что перестал обращать на них внимание. Его даже не искушало любопытство, а только лишь желание найти ружье, и еще, пожалуй, Мака, или та, которая была Макой или стала Макой. Он еще не решил, как поступить, и главное, что делать. Возможно, в своей неопределенности Он походил на Африканца.

— Брось притворяться… — пьяно зашептал Толстяк ему на ухо. — Мы все ненастоящие…

Он бы развернулся. Он бы сбросил запанибратски опущенную руку на его плече. Но…