А. Азимов - Роботы утренней зари

— Ну, я жалел ее. Она была одинока, и Джандер мог скрасить ее одиночество.

— Вы жалели ее? Так. Вы ее любовник или были им?

— Нет. Ничего подобного. Я никогда не думал об этом, и она тоже. Разве она сказала вам, что мы были любовниками?

— Нет, но в любом случае мне нужны независимые сведения. Если будут противоречия, я скажу, так что вам нечего беспокоиться. Как случилось, что при вашей симпатии к ней вы не предлагали себя? Я слышал, что на Авроре предложить секс все равно, что поговорить о погоде.

Фастольф нахмурился:

— Вы ничего об этом не знаете. Не судите о нас по стандартам вашей планеты. Секс не является важным делом для нас, но мы осторожно пользуемся им и предлагаем его не так легко, как вам кажется. Глэдия, непривычная к нашему образу жизни и сексуально разочаровавшаяся на Солярии, вероятно, предлагала себя легко — лучше сказать — с отчаяния, и не удивительно, что не была довольна результатами.

— Вы не пытались улучшить дело?

— Предложив себя? Я не тот, кто ей нужен, и она не то, что нужно мне. Мне было жалко ее. Она мне очень нравится. Я восхищаюсь ее художественным талантом, и я хотел бы видеть ее счастливой. Вы, конечно, согласитесь, что симпатия одного порядочного человека к другому не обязательно основана на сексуальном желании. Разве вы сами никогда никому не симпатизировали, никогда не хотели помочь человеку в несчастье просто из добрых чувств?

— Доктор Фастольф, я не сомневаюсь, что вы человек порядочный. Однако, вы играете со мной. Когда я первый раз спросил вас, зачем вы отдали Джандера Глэдии, вы не сказали мне того, что говорили сейчас, причем говорили заметно волнуясь. Вашим первым побуждением было увернуться, помедлить, протянуть время, ответить вопросом на вопрос. В конце концов, вы ответили, но почему этот вопрос вначале смутил вас? Простите мою настойчивость, но я должен знать, и поверьте, не из личного любопытства. Если то, что вы скажете мне, не пригодится в деле, считайте, что разговора не было.

Фастольф тихо сказал:

— Честно говоря, я и сам не знаю, почему парировал ваш вопрос. Вы неожиданно поставили меня перед чем-то, чего я, возможно, не хотел видеть. Дайте мне подумать.

Они некоторое время молчали. Слуга убрал со стола и вышел. Дэниел и Жискар, вероятно, охраняли дом. Мужчины были одни.

Наконец Фастольф сказал:

— Я не знаю, что должен сказать, но позвольте мне вернуться на несколько десятилетий назад. У меня две дочери. Вы, наверное, это знаете. Они от разных матерей.

— А вы хотели бы иметь сыновей?

Фастольф был искренне удивлен:

— Отнюдь нет. Мать моей второй дочери хотела сына, как мне кажется, но я не дал согласия на искусственное оплодотворение отобранной спермой, пусть даже моей, а настаивал на естественном броске генетических игральных костей, потому что предпочитаю в жизни игру случая, а может быть, и потому, что надеялся на появление дочери. Понимаете, я принял бы и сына, но почему-то предпочитаю дочерей. Ну, так вот, моя половина произвела на свет дочь, и это стало одной из причин того, что вскоре после родов мать расторгла брак. Но с другой стороны, большой процент браков расторгается после родов в любом случае, так что, может, это и не было причиной.

— Она взяла ребенка с собой?

Фастольф ошеломленно взглянул на него:

— Зачем? Ох, я забыл, что вы с Земли. Конечно, нет. Ребенка должны были отдать в ясли, где за ним будет правильный уход, но моя дочь туда не попала, я решил взять ее себе.

Он сморщил нос, как бы смутившись:

— Это законно, но необычно. Я был совсем молод, не дошел еще до сотенной отметки, но уже заявил о себе в роботехнике.

— И вы справились?

— Вы имеете в виду, что я успешно воспитывал ее? Да. Я привязался к ней. Я назвал ее Василией. Это имя моей матери. У меня бывают порывы чувствительности, вроде любви к моим роботам. Я, конечно, никогда не видел своей матери, но ее имя было в моей карте. Она еще жива, насколько я знаю, так что я мог бы увидеть ее, но, по-моему, как-то неприятно встретиться с человеком, в чьем животе ты когда-то был… Так о чем я говорил?

— Что вы назвали дочь Василией.

— Да. Я взял ее к себе и в самом деле очень полюбил ее. Но, конечно, это смущало моих друзей, и я держал ее подальше от них, когда встречался с ними. Однажды, когда у меня был доктор Сартон, и мы разговаривали о самых ранних проектах программ для человекоподобных роботов, она прибежала в слезах и бросилась ко мне. Ей было всего семь лет. Я обнял ее и поцеловал, забыв о деле, что было совершенно непростительно. Сартон ушел, шокированный и крайне возмущенный. Только через неделю я смог возобновить с ним контакт и закончить обсуждение. Дети не должны бы таким образом действовать на людей, я думаю, но у нас их мало, и их почти не видно.

— А ваша дочь Василия любила вас?

— Да. По крайней мере, до… Она очень любила меня. Я следил за ее учением и старался, чтобы мозг ее развился полностью.

— Вы сказали, что она любила вас до чего-то. Вы не докончили фразу. Значит, настало время, когда она перестала любить вас? Когда это случилось?

— Став достаточно взрослой, она захотела иметь свой дом. Это вполне естественно.

— А вы не хотели этого?

— Как не хотел? Конечно хотел. Вы, кажется, считаете меня чудовищем, мистер Бейли?

— Могу ли я предположить, что как только она достигла возраста, позволяющего иметь собственный дом, она уже не испытывала к вам тех чувств, какие, естественно, имела, пока жила в вашем доме и зависела от вас?

— Все гораздо сложнее. Видите ли…

Фастольф выглядел смущенным:

— Я отказал ей, когда она предложила мне себя.

— Она предложила себя вам?

Бейли в ужасе ахнул.

Это было вполне естественно, — небрежно сказал Фастольф. — Она знала меня лучше, чем кого-нибудь. Я инструктировал ее в сексе, поощрял к эксперименту, водил ее на Игры Эроса, словом, делал для нее все, что мог. Надо было предполагать, что может случиться, но я был так глуп, что не подумал об этом, и попал в ловушку.

— Но кровосмешение…

— Кровосмешение? Ах, да, это земной термин. На Авроре такой вещи нет, мало кто из аврорцев знает свою прямую родню. Естественно, если предполагается брак и просят разрешение иметь детей, тогда производится генеалогический розыск, но какое это имеет отношение к обычному сексу? Нет, неестественность в том, что я отказал собственной дочери.

Он покраснел, главным образом, покраснели его большие уши.

— Хотел бы надеяться, — пробормотал Бейли.

— У меня не было никакого приличного предлога, во всяком случае я ничего не мог объяснить Василии. С моей стороны было преступно не предвидеть такой вещи. Я должен был подготовить рациональные обоснования, чтобы оттолкнуть юное неопытное существо и при этом не ранить и не унизить ее. Мне было страшно стыдно, что я принял на себя необычную ответственность, взяв в дом ребенка и подвергнув его такому неприятному опыту. Мне казалось, что мы могли бы сохранить наши отношения отца и дочери, быть друзьями, но она не соглашалась. Я отказал ей как мог ласково и нежно, но с тех пор между нами все пошло плохо. Наконец, она пожелала иметь собственный дом. Сначала я протестовал — не потому, что не хотел этого, а потому, что хотел наладить наши отношения до того, как она уйдет. Но я ничего не мог сделать. Это было, пожалуй, самое тяжелое время в моей жизни. Она настаивала на уходе, и я не мог ее задерживать. Тогда она уже была профессиональным роботехником — я очень рад, что она не бросила эту профессию из отвращения ко мне — и могла построить себе дом без моей помощи. Так она и сделала, и с тех пор между нами нет почти никаких контактов.