Лайт Дэйтон - Муравейник

— Вообще никого?

— Угу. Этот — последний защитник.

— Великая Богиня! Как же Ливаде-то сказать? Ее ж Кемрас в ополченцы пошел. Тоже, значит, полег?

— Да что вы несете?! Разгромили, разгромили муравьев! Пожрали всех до единого!

— Ну да, пожрали! Ты видел, гонец как выглядел? Он последний, кто передвигаться в Мерасе способен. Если уж с пауками такое сотворить смогли, людей так вообще всех в кашу смололи!

— Ох, не болтай. И без тебя тошно.

Младший Повелитель «слушал» служительницу Акину, что была поставлена Наей наблюдать за мастерской оружейников — сколько сделали наконечников, каких, и не утаили ли, не приведи Богиня, хотя бы одного. В комнате перед залой вдруг послышался какой-то шум, шуршание, и разума Фефна коснулась осторожная мысль сторожевого паука.

Прибыл гонец из Мераса.

«Сюда его! Немедленно, — Младший Повелитель легким ментальным толчком отослал Акину. — Пропустить!»

Когда явился посыльный, Фефн от удивления даже приподнялся — много лет ему не доводилось видеть настолько искалеченного паука! Мысленное общение длилось считанные мгновения, но еще очень долго Восьмилапый правитель не шевелясь стоял на месте, обдумывая полученную весть. А потом приказал вызвать к нему Управительницу Наю и Велимана, мастера войны.

Одноглазый мастер сидел в подземелье у Редара — в этот день у пленника выдалось много гостей. Сначала Ная, потом, спозаранку, забежала Лези с привычной уже утренней порцией мяса и каши, немножко посидела, наблюдая, как жадно он ест, — а теперь еще и командир ополченцев, повадками и внешним видом чем-то неуловимо похожий на Кенгара, лучшего охотника пещерного города. Редар был уверен, что эти двое быстро бы нашли общий язык. Кенгар по-настоящему ценил опытных людей, разве что Салестера не любил. Как и сам Редар, кстати.

А вот Велиман ему нравился. Оба пустынники, оба пленники, родственные души — не удивительно, что они быстро сдружились, несмотря на разницу в возрасте. Вот и сегодня одноглазый воин, оставив своих «криворуких» на растерзание Альрику, спустился вниз, к новому другу. Сначала говорил он один, вспоминал с грустью родную пустыню, уже подернувшуюся пеленой забвения, свой дом с жалким кустиком саксаула, прикрывающим вход, своего высушенного ветрами и солнцем отца, младшую сестру… Рассказывал, как, угодив в плен к смертоносцам, он был поражен небывалой красотой этих мест. Пустыннику, считавшему раньше заросли песчаной колючки у подножья скал буйством растительной жизни, зеленый беспредел Долины Третьего Круга показался невозможным, совершенно невероятным чудом.

Редар слушал мастера войны и вспоминал себя — с каким восторгом он смотрел по сторонам, попав из пустыни в степь. Даже бедные цветами и толстыми сочными стеблями травы вызвали у него изумление. Не удивительно, что, очутившись после песков сразу в плодородном раю Долины Третьего Круга, Велиман так сильно удивился.

А воин уже переключился на историю своего многострадального глаза. В Акмоле ее слышали почти все, причем по десять раз — это единственное, что мастер вообще о себе рассказывал. Редар был в городе новичок, а значит — благодарный слушатель, и Велиман со смешком начал вспоминать:

— Уже почти пять лун прошло, как меня схватили. И очень мне не хотелось дальше с мокрицами обниматься…

Редар улыбнулся, оглядел стены своей темницы.

— Э-э, — пренебрежительно махнул рукой Велиман, — это у тебя здесь так, ерунда. Твари эти омерзительные, любят сырость и гниль, поселили их в старой каменоломне — в галерее, где раньше подземная река протекала. Потом в нее стали гадость всякую, нечистоты сваливать. Река испортилась, загнила, превратилась в тошнотворно зловонную лужу. Нечто подобное мокрицы и обожают больше всего — для них это самое раздолье. Ну, а я должен был каждый день в это месиво спускаться, отлавливать десяток тварей потолще. На завтрак, стало быть. Мне, кстати, мясо мокриц не положено было — кормили похлебкой, да кусок высохшей лепешки давали. Правда, я и не особенно настаивал. В песках, конечно, привыкаешь мясо есть, сам знаешь, да только поглядев, как мокрицы живут, чем дышат и где спят, — куска бы не проглотил. Это сейчас привык более-менее.

Тут Велиман заметил, как Редар, слушая его рассказ, с нарастающим отвращением посматривает на кусок сушеного мокрициного мяса, который принесла ему на завтрак грустная служительница Лези.

Да, теперь и парню кусок в горло не полезет. А у него с разносолами туго — что принесли, то и ешь, и спасибо скажи, что вообще хоть что-то дают. Велиману стало даже немного стыдно за свой язык — сам он, получив звание мастера войны, ест лучше многих. Бывает даже иногда, что мальчишка-подмастерье приносит с поварни кусок настоящего кролика. А здесь это считается едва ли не самой ценной наградой за верную службу. Рабы, настоящие рабы — у них и награда измеряется в хорошей жратве да сносном жилище. Что, мол, еще надо? Ополченцы доводили его этим до бешенства: «Ты зачем воином хочешь стать?»

— «В землянке жить не хочу! А еще — мясо дают каждый день.»

— «А если убьют?»

— «Не-е, меня не убьют. Я везучий…»

— Ну, — попытался сгладить впечатление от своего рассказа Велиман, — мокриц перед готовкой моют, конечно, сам видел, сушат…

Редар тихо вздохнул. Потом улыбнулся, взглянул на одноглазого командира с хитринкой:

— Думаешь, мастер, у меня аппетит от твоих рассказов пропал? Да, давно ты в пустыне не был. Бывало, пескозуба того же добудешь утром, а к вечеру, пока до дома дотащишь, он уже так попахивает…

Велиман отвел глаза. Это уж точно — по пескам он теперь тоскует редко. Привык здесь, Акмол стал ему новым домом, хоть и хорохорится еще душа, вспоминается иногда бескрайняя ширь разноцветного песчаного моря, раскинувшаяся от горизонта до горизонта. Это только местные, кто никогда не был в пустыне, презрительно бросают: чего, мол, там интересного! Жарко, и все кругом одинаковое, желтое. На самом деле пустыня переливается множеством цветов — от бурого у подножья дюн до красновато-рыжего, медного растрескавшейся под палящим солнцем глины.

— Правда твоя — истосковался я здесь по пескам. Вообще, по воле. Поверишь ли, с последнего побега я из ворот города только с началом муравьиной войны вышел. С криворукими своими пошел Валег защищать. Всего-то восходов семь там пробыл, а потом Повелитель отозвал меня назад. До сих пор жалею. Управитель там был молодой, горячий, мог и по неопытности дров наломать. Очень я ему не нравился, все хотел по-своему делать…

Мастер войны до сих пор винил себя в том, что Валег был захвачен и разрушен шестилапыми. Ему казалось, что он просто не смог научить всему местных ополченцев. Если бы Фефн оставил его в поселении…