Петр Воронин - Прыжок в послезавтра

– Почему ты с Элей все время… как это по-русски… букой? – шепнул он. – Я же просил: не огорчай ее, хорошо?

Селянин понял, что желание Халила полететь на одиночке само собой, но прежде всего планетолетчик хочет оставить Валентина с Элей вдвоем. Он ни о чем не догадывался, Халил; он был слеп, как все или почти все влюбленные… Или он был несокрушимо убежден в Элиной любви?

Между тем Эля уже уселась в многокрыле. Халил предупредил, что полетит следом немедля, и Валентину волей-неволей пришлось влезть в “пчелку”. Дверца-колпак тотчас закрылась. Корпус многокрыла, матово-белый снаружи, вдруг словно исчез. Был только пол и были креслица. И еще он и Эля.

Валентин протянул руку, чтобы удостовериться, остался ли у “пчелки” корпус. Рука уперлась в твердое.

– Тебя удивляет прозрачность материала?.. Если хочешь, можно перевести в новый режим освещенности, – Эля смотрела на него чуть-чуть печально. Селянин отвел глаза в сторону, сказал:

– Сойдет и так…

Эля нажала голубую кнопку, вмонтированную в подлокотник креслица. Тотчас раздалось мелодичное гудение, потом шелест, через секунду-другую смолкшие. “Пчелка” плавно приподнялась и поплыла к стене, в которой тотчас возникло овальное отверстие. Валентин оглянулся: “пчелка” Халила уже стояла возле планетолетчика.

– Курс к морю, к дельфиньим островам. Нижний предел высоты, – приказала Эля, вероятно, какому-то праправнуку старинных автопилотов.

– Так надежнее, – объяснила она Валентину. – Сейчас разрешают летать даже трехлетним ребятам. Это ничуть не опасней, чем, например… ну вот хотя бы езда на таких машинах, которые были прежде… На трех колесах и еще на двух колесах… Помоги же вспомнить название!

– Ну, мотоцикл… Ну, велосипед…

Он отвечал неохотно, почти неприязненно, не находя лучшего способа скрыть свою встревоженность и свою любовь к девушке.

– Да-да, велосипед, – подхватила Эля. – Дети ездили по улицам рядом с этими… автомашинами…

“Пчелка” полого спускалась вниз. Позади высилось здание Всемирного Совета – гигантская рафинадной белизны призма. А перед ними выстроились шеренгой другие здания самых разных цветов и очертаний – то трехгранные, то как растянутый мех старинной русской гармошки, то октаэдры и даже конусы, словно воткнутые острием в землю. В просветах была голубизна моря. Вверху тоже была голубизна – небо без единого облачка.

Валентин видел город вчера со смотровой площадки. По тогда был вечер и пылало многоцветьем, прежде всего, небо. А теперь, при солнечном свете, такое же, только ласковое, успокаивающее многоцветье опустилось на дома, на горы, на море.

Мимо их “пчелки” пронеслась одиночка Халила, вернулась назад, опоясала петлей, которую в двадцатом веке называли нестеровской и еще мертвой, а потом заплясала, колыхаясь с боку на бок и снизу вверх.

– Переключил управление на себя, – наблюдая за Халилом, сказала Эля. – Планетолетчик, ему это разрешено.

Не поддержать разговора нельзя было.

– По-моему, озорничает Халил. Лихач,

– Лихач? – переспросила Эля. – Раньше его, наверно, так и называли бы… Я вот думаю, кто из нас и кем бы стал, живи в прежние времена. И наоборот, конечно. Вот древний грек Архимед. Он и сейчас, если бы воскрес, стал бы великим первооткрывателем. Ум и знания – это же не равнозначные понятия.

Она смотрела на Валентина с робкой лаской. Но он не верил в искренность этой ласки: ей же поручили так относиться к нему. Однако заговорил мягче прежнего.

– Какой толк в предположениях!.. А Халил чересчур лихо… Если подведет глазомер или выйдет из строя какой-нибудь болтик, проводок, пружинка…

– В двигателе “пчелки” нет болтиков, – объяснила Эля, обрадованная переменой в его настроении. – Ведь принцип-то биологический. У нас с тобой мышцы, у многокрыла похоже на это. Полная гарантия безотказности. А если где-то в чем-то непорядок, центр самосохранения “пчелки” почует заранее и не допустит беды. Тебе все ясно, капитан?..

Валентин уловил потаенную мольбу не сердиться и готовность выполнить любое его желание. Как все это было знакомо ему и как напомнило опять об Ольге, нередко забывавшей о себе самой и своих горестях, когда говорила с ним…

– Знаешь, если в “пчелку” садится ребенок, управляет только автопилот, – продолжала Эля. – Ох, и строгая же нянька! По себе знаю… Хочешь, спустимся пониже? Сейчас можно и пониже: время работы и занятий в школах… Халил, мы идем к земле. Слышишь, Халил!

– Пожалуйста, какие возражения! – донесся ответ, – А я повыше подымусь. Давно не летал, соскучился.

Его одиночка круто взмыла в синеву неба.

– Дорвался! – рассмеялась Эля, следя за “пчелкой” Халила. – Мы с ним близкие друзья. Слышишь, Халил, ты ведь друг мне?

– Зачем обижаешь? Нет никого, кто бы о тебе думал больше, чем Халил. Зачем спрашиваешь? Нехорошо так опрашивать. Ты поругай ее тоже, Валентин. Очень прошу, дорогой: поругай за меня. Нет никого, кто был бы мне дороже, чем она.

– Ты сказал лишнее, Халил, – прервала его Эля, слегка нахмурившись.

– Но почему?.. Разве это неправда?

– Ты опять сказал не то, что следовало…

– Молчу, молчу, Эля!.. Не сердись.

Вот и снова подтвердилось: Халил все-таки любит Элю.

Как можно не любить такую девушку! Не Халил, так кто-то другой, не менее достойный… Но теперь отпали последние сомнения: Халил.

– Почему медлите? Скорее к морю, Валентин, дорогой!

Селянин не откликнулся. Нет, он ни в чем не винил парня. И Элю тоже не винил. Но сразу отозваться был не в силах.

“Пчелка” летела метрах в десяти-пятнадцати от земли, вернее от широкой голубовато-серой полосы, похожей на ледяную. Если бы рядом на обочинах не высились роскошные широколистые магнолии, можно было бы так и посчитать: полоса изо льда. Тем более, что по ней с легкостью и совсем по-конькобежному бежали люди, множество мужчин и женщин, дети, начиная с крохотулек четырех-пяти лет. От широкой полосы ответвлялись дорожки. Там тоже были люди, раскатывающие по-конькобежному. Зелень и клумбы цветов внизу сплошь исчерчены голубовато-серыми полосами.

– Дорожки не ледяные, – угадав его невысказанный вопрос, ответила Эля. – Это особая пластмасса. Коньки тоже особые. По льду на них не сдвинешься с места. Иной принцип.

– А там… на крыше оранжевого дома, – снова делая над собой усилие, заговорил Валентин. – Хотя тебя не было с нами… Я видел парк, вернее, два парка, и один как розовое солнце с желтыми лучами… Это, как и здесь, пластмасса или настоящий лед?..

– Скорее всего, пластмасса. И если солнце с лучами – это, конечно, детский парк и каток. У нас на многих крышах так: половина площадки – для детей. И цвета подбираются, какие детям нравятся.

– А что там? Видишь? – Валентин настойчиво не хотел думать о горьком открытии насчет Халила и Эли.