Петр Воронин - Прыжок в послезавтра

Девчушка смущенно выступила из строя, но голосок ее прозвенел звонко и смело: “Желаю каждому из вас заслужить такую честь: передать половину подарка побежденным. – Потом, отдав сладости капитану “малиновых шапочек”, добавила: – Только вам все равно нас не одолеть… – Вот”.

И шмыгнула, носом, сразу утратив задор. Что это было? Заранее отрепетированная интермедия, все эти построения и слова? Не беда, если и так. Все равно игра воспитывала смелость и великодушие…

– Ты все отлично видел? – Это уже не чужое воспоминание. Это реальный голос Ноэми.

– Еще как видел! И такое впечатление, что я шел совсем рядом с Элей.

– Все так и было. Я действительно шла рядом. Дешифратор памяти передает тебе мои прежние впечатления. Говорила тебе, что увидишь много любопытного… Продолжим?

…Перед Валентином возникла просторная площадка, уже летняя, сплошь в цветах с узкими дорожками, посыпанными ракушечником. В дальнем конце, среди берез – разноцветные двухэтажные дома. Высоко в небе алый флаг. А потом – комната с десятью койками, девчонки, укладывающиеся отдыхать. Как же, был сигнал о начале тихого часа! Внимание: шорох в углу. Ах да, там же Эля! Голос, очень похожий на голос Ноэми, но чуть позвонче, девчоночий: “Ты разве забыла с приказании воспитателя, Эля? Тебе учиться плавать!..”

Эля отворачивается к стене, натягивает одеяло на голову.

“Но как же быть, Эля… Ведь надо”, – умоляет голос Ноэми-девчонки, и Валентин заражается не своей, а чужой и давней Ноэминой тревогой и жалостью. Что за власть у дешифратора памяти: передает другому чужие чувства. И как же так: Эля боится. Смелая и упрямая Эля пугается воды! Впрочем, подобное Валентин наблюдал иногда. В чем причина, попробуй разберись, но иные люди панически боятся мышей или, например, дождевых червей. А Эля пугается воды. Тонула когда-то? Врожденная боязнь?

А Ноэми-девчонка умоляет: “Пойдем, Эля… А?” В уговоры включаются еще голоса: “Ты же всех подведешь, весь отряд”. “Вспомни о походе…”

Эля, наконец, поднялась с кровати.

Потом они пробираются по лагерю. Впереди река, а слева линейка, залитая желтым пластиком. В центре площадки какое-то подобие овальной трибуны или башенки.

На отполированной стенке четкая надпись: “Разум преобразует природу”. Это – сверху. А чуть пониже, столбиком: Помни! Все твои победы, в жизни начинаются с победы над собственными слабостями. Воюй против дурного в себе и в других. Главные твои враги: лень, эгоизм, страх. Хочешь стать трудолюбивым: клади на обе лопатки лень.

Хочешь быть вровень со взрослыми – ставь интересы коллектива выше своих собственных интересов.

Хочешь стать смелым, не поддавайся страху. Встретив трудность, будь настойчив и терпелив.

Люби истину больше, чем себя самого. Неумелому помоги, нерадивого заставь. Самому стать хорошим – твой первый шаг, добиться, чтобы хорошими стали все, – твоя цель.

“Что это? Нравственная азбука, с которой знакомят юных землян подобно тому, как раньше, в двадцатом веке, знакомили с таблицей умножения? – думает Валентин. – А ведь, пожалуй, не лишним было бы и тогда печатать в учебниках начальной школы, на обложках тетрадей такие вот нравственные правила. Печатали же таблицу умножения, азбуку, прописи грамматические…”

А Эля там, возле залитой пластиком линейки, поворачивается, говорит:

“Зачем мы пришли сюда, Ноэми? Тебе приятно мучить меня, да?” – В голосе ее отчаяние.

“Эля, милая!.. Это не нарочно, Эля… Знаешь ведь, почему поручили мне. Потому что я… в общем, не умею быть настойчивой и требовательной. Вот и поручили, чтобы я… Ну, ты же знаешь, как у нас! Кто чего не умеет, того этому и обучают. Если боится, учат страх преодолевать. Если не очень внимателен к другим, приучают ухаживать за товарищами. А меня вот чтобы я обязательно научилась настойчивости и требовательности… Ты, пожалуйста, не обижайся… Но ведь тебе надо научиться плавать и не бояться воды. Ты же все понимаешь, Эля”.

А на башенке возникла новая надпись.

Способность мыслить – самая прекрасная и удивительная из способностей. Цените, развивайте, возвышайте ее. Она превратит вас в великанов, которым по плечу не просто познавать, но и преобразовывать мир. Гордитесь своим положением человека и готовьтесь стать учеными, как ваши отцы и матери.

Ниже было факсимиле – не очень разборчивый росчерк быстрой руки.

“Ладно, пойдем к реке”, – сказала Эля…

– Минутку, Ноэми, – попросил Валентин. – Включи освещение.

– Тебе не интересно, что было дальше? А было очень забавно, как Эля воевала со своим страхом, а я училась умению требовать. Это смешно, как вспомню… Знаешь, я не стала бы научным работником, если бы не научилась быть требовательной к другим и к себе. Не только в тот раз с Элей, но и после тоже.

– Вот и ты – о научной работе. Ученые твои мать и отец. И в той цитате на башенке призыв быть учеными… Как это понимать? На Земле что же… Вроде касты научных работников? Наследственное право становиться учеными?

– О чем ты говоришь? О какой касте? – удивилась Ноэми.

– Ну хорошо, могу и по-иному, – взволнованно продолжал Валентин. – В мое время, в прошлом, на Земле кое-кто считал: человечеством должны управлять ученые, а народ, рабочий люд слишком-де сер и необразован, чтобы управлять. В мое время этому давали отпор. По крайней мере, в странах социализма. А теперь что же? Все иначе?

– Не понимаю, о чем ты.

– Я спрашиваю, что за этим призывом: стать учеными, как отец и мать?

– Но сейчас все люди Земли в основном ученые.

– Все тридцать два миллиарда человек?

– Отчего же тридцать два?.. Примерно половина дети.

– Ну да, конечно… А остальные ученые?

– Не все, но большинство… А как иначе? Впрочем, лет сто – сто пятьдесят назад еще сохранялось разделение на ученых и инженеров. По-моему, дольше всех сохранялись инженеры-конструкторы.

– И архитекторы?

– Они есть и теперь. Архитектура – это же искусство, А прежде инженеров было, к сожалению, не меньше, чем ученых.

– Почему, “к сожалению”? Разве инженер – работник второго сорта? Он тоже творец. Я сам был инженером. От всяких “почему” и “как” голова трещала.

– Я не хотела тебя обидеть, – виновато сказала Ноэми. – И наверное, не готова к такому разговору. Но вот еще в школе я читала роман. Исторический, о времени, когда инженеров было много. Помню слова одного из героев: “Ученого ценят за удачи, инженера – за отсутствие неудач”. По-моему, тонко подмечено. Поэтому, должно быть, и запомнилось. Ученому прощаются все ошибки, любые безуспешные поиски, если он нашел в конце концов что-то новое, свое, чего никто раньше не находил. А кто простит инженера, если из-за его ошибки рухнул дом? Я права?