Геннадий Гор - Мальчик

Вообще настроение у меня было плохое в эти дни, и ребята это заметили сразу.

- Что нос-то повесил? - спросили меня.

- Громов уехал, - сказал я.

- Ну и что? Подумаешь! Вместо него другой уже сидит ученик. Новый. Он тоже, кажется, много знает. Приехал из Горького. Говорит на трех языках.

И действительно, на том месте у окна сидел новичок, издали он даже был чем-то похож на Громова. Такое же задумчивое выражение лица. И волосы жесткие, прямые, ежиком.

И как Громов, он то и дело смотрел в окно. Потом сделал кому-то гримасу и показал язык. И я подумал, что он это, наверное, старухе в доме напротив, которая ела яблоки или щелкала утюгом орехи. Громов этого себе никогда не позволял. Он ко всем относился с уважением, и к этой старухе тоже.

Да, неважное было у меня настроение. А тут еще стали тревожить меня вопросы, которые я не успел задать Громову.

Уроки тянулись долго. А когда я возвращался домой, я увидел рядом с собой того, новенького, который сидел на месте Громова.

- Ты далеко живешь? - спросил он меня.

Я назвал улицу и номер дома. Он удивился.

- Значит, ты живешь напротив, - сказал он.

И я догадался, что это он поселился в квартире Громова. Это их вещи привезла трехтонка. Я смотрел на него и никак не мог сообразить, как к нему отношусь: хорошо или плохо? Два голоса спорили во мне. Один голос говорил: он же не виноват, что сел на место Громова у окна и поселился в его квартире. И Громов все равно уехал бы в Академический городок под Новосибирском, раз его отца выбрали в члены-корреспонденты. А другой голос возражал: разумеется, он не виноват. Но все равно что-то в нем есть. И наверное, задается.

И я решил задать ему, этому новичку, вопрос, один из тех, которые хотел задать Громову.

- Почему, - спросил я его, - существует мир?

- Потому, что существует, - ответил он.

- А что было бы, - спросил я, - если бы мира не было?

- Не было бы и нас, - ответил он.

- Ну, это не ответ, - сказал я.

- А почему ты об этом спрашиваешь? - спросил он.

- Потому, что хочу знать.

- Мало ли что ты хочешь!

- А почему я должен хотеть мало? Я хочу много.

- Но ты задаешь глупые вопросы.

- Вовсе они не глупые. Ты ничего не понимаешь.

- Глупые. А главное, неконкретные. Разве можно спрашивать о том, почему существует мир?

- Можно.

- Нет, нельзя.

- Громов так бы не сказал.

- Громов? Этот тот, что жил в нашей квартире?

- Не он в вашей, а вы живете в его квартире.

- Мы въехали по ордеру. А он выбыл.

- Не выбыл, а уехал в Новосибирск.

- Ну, уехал. Это все равно. А ты в пинг-понг играешь?

- Играю.

- Так заходи. После обеда заходи. У нас есть. Сыграем.

- Может, и приду, - сказал я. - А как тебя зовут?

- Игорь, - ответил он важно. - Игорь Динаев.

Два голоса спорили во мне: идти или не идти? И все-таки я пошел. Больше из любопытства.

В столовой вместо божка с поджатыми ножками уже висела картина. Квартиру я не узнал. Везде мебель, вся новенькая, как в мебельном магазине. А ведь когда Громовы там жили, квартира походила чем-то на отсек космического корабля. Вещей почти не было. А сейчас от мебели и от картины, на которой была изображена купальщица, трогающая воду в реке длинной ногой, мне как-то стало не по себе. И даже в пинг-понг расхотелось играть. Почему-то захотелось пить. Но я вспомнил про пустыни и как там люди мужественно превозмогают жажду. И я тоже превозмог.

- Что ты молчишь? - спросил Игорь.

- Думаю, - ответил я.

- А о чем ты думаешь?

- Мало ли о чем я могу думать!

- Ну, а все-таки? - спросил он.

- Я думаю о пустыне Гоби.

- А ты там бывал?

- Нет, не бывал.

- А почему же ты тогда о ней думаешь?

- Я всегда думаю о тех местах, где не бывал.

- Значит, ты псих. У вас все в классе какие-то не такие. Я сразу заметил. А кто тот парень, про которого у вас все так много говорят?

- Громов.

- А что в нем особенного? Почему про него так много говорят?

Я взглянул на картину, на которой была изображена купальщица, и на новую мебель. Потом сказал:

- У них не было столько мебели.

- У кого?

- У Громовых.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Ничего.

Я нарочно заговорил о другом. Не хотелось мне говорить с ним о Громове да еще в этой самой квартире.

Потом я встал.

- Ну, пока. Уроки учить надо. Сегодня много задано.

А задано было совсем немного.

Что еще осталось мне сказать? Почти ничего. Без Громова в классе все стало очень обыкновенным. Все к этому скоро привыкли. И постепенно стали забывать о Громове. И даже я редко о нем думал. Слишком задавать стали много. Свободного времени совсем мало оставалось. Но я все-таки старался пополнять свои знания. Читал разные книжки, в том числе ту, которая называется "Хочу все знать".

И голос (один из двух спорящих во мне голосов) говорил, что всего знать нельзя. А второй возражал, напоминая о Громове, и утверждал, что можно.

Из Академического городка под Новосибирском но было никаких известий. Я уже стал думать, что Громов просто шутил, когда сказал мне перед отъездом, что он и есть тот самый мальчик.

Но вот что случилось в субботу после занятий. Я ехал в трамвае с матерью. Ехали мы на Черную Речку к знакомым поздравить их с новосельем. И у матери на коленях в белом футляре лежал огромный торт, купленный в кондитерской "Север". Вес было как обычно бывает в трамвае. Одни люди стояли, держась за ремни, другие сидели. И один из них читал газету. Я заглянул ему через плечо и посмотрел на третью полосу, и буквы стали прыгать, словно я глядел на них через отцовские очки. Но я успел прочесть:

"Найденные профессором Громовым информационные копии пришельцев, посетивших Землю в юрский период, изучаются... Исследовать возможности восприятия человеком психологии и знаний инопланетного мальчика помогал коллективу пятнадцатилетний сын ученого... Резервы памяти оказались огромны..."

Слова прыгали. И мне стало холодно, и сразу же жарко, и снова холодно.

- Что с тобой? - спросила мать.

Я не успел ответить и бросился бежать за гражданином, который встал с места и быстро пошел к дверям.

- Газету! - кричал я на весь трамвай. - Дайте, пожалуйста, газету!