Владимир Фалеев - Фантастика 1990 год

Я выглядываю из-за холма, за которым начинается пляж, и вижу, как по пустому пляжу гуляют длинные мощные волны. Все море почернело, потемнело и небо, пропало солнце, и вся природа стала суровее, пасмурнее. Море необычайно волнуется, и я понимаю, что начинается шторм или даже ураган.

Мне показалось, что далеко в море появилась высокая волна, которая движется к нам. Поняв опасность, я схватил Ольгу за руку и потянул от берега, пытаясь на ходу объяснить ей причину поспешности. Немногие люди вокруг побежали тоже.

Я думаю, что нам надо скорее найти холм или что-нибудь возвышающееся. Иначе не спастись - идущая волна смоет все сооружения или разрушит. Мы бежим вдоль котлована, карьера, каких-то насыпей, и я ищу глазами хоть какую-нибудь возвышенность. Впереди справа вижу небольшой подъем на горку. Мы бросаемся к ней. Волны еще нет, хотя, по моим предположениям, она должна была уже вломиться на берег и настигнуть нас. Кое-как мы взбегаем наверх по склону и подбегаем к небольшому строению. Входим. Внутри - совсем крохотное помещение. Еще подбегая, я понял, что мы можем чувствовать себя здесь совершенно спокойно и в полной безопасности. Сюда никакие волны не дойдут. Мы оказываемся в домике Валентина и Лены Ш-ных. Мы успокоились. Я выглядываю наружу и вижу, как на побережье, во всей его глубине, обрушивается монолитная стена волны, сразу сравнивающая все холмы и впадины в одну почти ровную поверхность моря.

Что-то ужасное, страшное, катастрофическое творится там, внизу…

43. 10 августа 1986

Я в старшем классе школы, сижу на стуле между окном и партами. Напротив меня двое мужчин или, вероятнее, мальчишек. Мы о чем-то говорим, и во время разговора я вдруг замечаю, что пляжный шлепанец с завязками, висевший на стуле, вдруг начал подниматься кверху. Я закричал: “Смотрите…” - и взялся за него. Он медленно продолжал свой подъем, но сила моих рук заставляла его опускаться. Потом я понял, что он может поднять нас в воздух. Ребята сказали, что трудно будет удержаться за него долго в воздухе… и я понял, что, пожалуй, они правы…

И в этот-момент я почувствовал - по соседнему дому, видневшемуся в окне,- как вся наша школа пошла кверху и куда-то полетела вместе с нами, поворачиваясь, планируя и, наконец, где-то приземляясь.

44. 9 сентября 1986

У нас с Ольгой появилась машина - “Жигули”. Я пробую ее ручки, рычажки, осматриваю приборы…

Потом несусь по шоссе на машине с бешеной скоростью.

Кругом тьма, не видно ни звездочки, ни фонарика. За передним стеклом сплошная чернота. Пронизывает она и внутренность кабины, так что я даже не вижу руля и своих рук. Но чувствую, как жму на акселератор почти до конца и несусь по центру шоссе, наверное, со скоростью 100 километров в час.

Считанные секунды я веду ее, но потом думаю, что так недолго и разбиться, слетев с дороги, или врезаться во встречный автомобиль. И начинаю тормозить, чтобы остановиться и включить фары - ведь на такой скорости найти выключатель в темноте невозможно…

45. 30 сентября 1986. 0.20-2.30.

О смертельной болезни

Вместе с Ольгой мы находимся в гимнастическом зале.

Она - в стороне от меня, уже занимается специальными упражнениями. Я тоже собираюсь заниматься, но пока в раздевалке и снимаю рубашку. И вдруг обращаю внимание на свои высохшие до костей руки. Это меня поражает, потому что я вспоминаю маму, имевшую перед смертью такой же вид.

Правда, у меня руки высохли еще сильнее, до костей, и я удивлен тем, что никто до сих пор не обратил на это внимания и не сказал мне об этом. “А может, с руками произошло только что?” - подумал я, не отрывая от них взгляда. От них буквально остались одни кости, обтянутые желтоватой и ссохшейся кожей. Такое может говорить только о смертельной болезни.

Неужели рак? Наверное, ведь мама умерла от него, и ее брат, и еще какие-то родственники. Вот и я недавно почувствовал боли в правом боку, в подреберье. Я приподнимаю майку и вижу совершенно впалый живот с глубокими вмятинами, высохшие кости, чего не было даже у мамы. Мне показалось, что я стал похож на 12-летнего мальчика и по весу, наверное, приблизился к нему тоже. Я чувствую в себе килограммов тридцать.

Что мне делать? Холодный пот прошибает меня смертельным страхом и течет по лицу. Неужели так быстро? Ведь мне только сорок лет, и я не успел ничегошеньки. Что будет с Ольгой?

Я быстро собрался и куда-то пошел, уже на ходу начиная ощущать течение какой-то жуткой болезни. Я не понимал, что это за болезнь, но чувствовал в себе чудовищную работу неведомых мне дьявольских сил. Но обращаться в этот момент к другой, Высшей силе мне почему-то не приходило в голову, ибо я осознавал свой действительно последний час. И понимал, что мне нужно срочно предпринять какие-то действия, чтобы не уйти из мира так просто, вдруг, без последних слов, без необходимых последних дел. И вместе с тем я не хотел бы умирать на глазах у всех своих родственников, заставляя страдать за себя своей же болью, которая от этого увеличится для меня во много раз. Особенно на глазах у Ольги. За что ей такое? Не надо никому говорить, надо уйти без шума, без слез, без публичности, уйти незаметно, сосредоточась в себе, на своей жизни, на своей боли, на своей бессмертной неуспокоенной и вечно мучающейся душе.

Куда-то все время двигаясь, я оказываюсь в тупике, к которому приближается громадный бульдозер, в кабине которого я никого не видел. От него невозможно было убежать, кроме как в щель между асфальтом и частью стены тупика.

Бульдозер неотвратимо приближался, и я - высохший до объема ребенка - смог пролезть в эту щель без затруднений.

Но оказавшийся вместе со мной в тупике толстый господин (о котором я думал именно словом “господин”) пролезть не смог и теперь должен быть раздавлен.

Я продолжаю идти по дороге, не осознавая, где я, что вокруг меня и куда меня несет. Подозревая, что жить мне осталось совсем немного, крошечку, я пытаюсь вспомнить, что нужно успеть непременно сделать.

По-прежнему я не пытаюсь обратиться к Высшей силе, осознавая, что там все решено окончательно и отмене не подлежит. Поэтому нужно каким-то образом сообщить Алеше главную тайну жизни, которую я узнал за сорок лет.

Может, передать А. Б. записку, чтобы он вручил ее Алеше в день совершеннолетия (“Сообщаю тебе главную тайну жизни, которую узнал за сорок лет. Бог есть. Ищи его”)? Но А. Б. может не дожить, поэтому лучше попросить передать записку Борису, а тот уже вручит Алеше в 18 лет. Другие могут забыть или того хуже - не захотеть. Но именно в этом состоит моя последняя воля. А что с Ольгой? Пусть распорядится книгами, всем как ей будет необходимо и переедет к родителям…

И кажется, в этот момент, услышав на мгновение свое больное тело во всем объеме и как бы изнутри, я почувствовал, как течение смертельной болезни по неизвестной причине резко ускорилось, и я ощутил какой-то распад или провал тканей где-то внутри живота. Все во мне напряглось, будто в отчаянном усилии сдержать напор разрушающих сил, и я понял, что это, это, это пришла моя последняя минута ж и зн и…