Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Намеченная через эти образы проблема находит наиболее пол­ное воплощение в образе Версилова. В подготовительных мате­риалах о Версилове сказано: «У него убеждение (хотя и не тео­рия): нет другой жизни, я на земле на одно мгновение, чего же церемониться» [ЛН, 77, 62]. Тип намечался почти как повторе­ние Валковского. Но в тексте романа он иной. На лице Валковского — усмешка. На лице Версилова — складка. «Складка» — слово у Достоевского с негативным оттенком. Но оно в данном случае лучше «усмешки». Оно означает усмешку и грусть одно­временно. Уже в этом отличие образов.

Версилов не верит в жизнь за гробом. Не верит в осмыслен­ность жизни до гроба (видимо, для него предназначались сло­ва, согласно которым «игра двух лавочников в шашки имеет больше смысла, чем бытие»), не верит в чистоту людей, не ве­рит, что жизнь на земле можно улучшить, считает, что все пере­вороты — лишь перераспределение зла. Все возвратится на «круги своя». Круги, а не спираль. Версилов предвидит перевороты, банкротство государства и все последующее: «Тогда, разумеется, начнется, так сказать, всеобщее окисление; прибудет много жида, и начнется жидовское царство; а засим все те, которые никогда не имели акций, да и вообще ничего не имели, то есть все нищие, естественно не захотят участвовать в окислении... Начнется борь­ба, и после семидесяти семи поражений нищие уничтожат акцио­неров, отберут у них акции и сядут на их место, акционерами же, разумеется. Может, и скажут что-нибудь новое, а может и нет. Вернее, что тоже обанкрутятся. Далее, друг мой, ничего не умею предугадать в судьбах, которые изменят лик мира сего. Впрочем, посмотри в апокалипсисе...» [ 10, 8, 234].

Просвета нет. Все, как намечалось в черновиках. Но отсут­ствует «чего же церемониться».- Версилов и в этих условиях не теряет своей личности.

Перед ним ставят вопрос: что делать человеку? Отвечает: «Вообще же, ничего не делать всего лучше; по крайней мере спокоен совестью, что ни в чем не участвовал» ![10, 8, 234]. Са­мая лучшая в этих условиях деятельность — бездеятельность, лишь при ней чиста совесть. Но сын Версилова ставит вопросы конкретно: что делать ему, подростку, сегодня? Версилов дает ответ: «Что тебе делать, мой милый? Будь честен, никогда не лги, не пожелай дому ближнего своего, одним словом, прочти десять заповедей: там все это навеки написано» [10, 8, 234]. Живи, чтоб быть личностью. В этом мире лжи и насилия, в мире безысходности будь выше своего окружения, не опускайся до него.

Подросток сомневается в разумности такого пути. Сомневает­ся, будет ли лучше оттого, что он один будет жить по десяти заповедям в мире, заповеди забывающем. «А ты их исполин, несмотря на все твои вопросы и сомнения, и будешь человеком великим.

— Никому не известным.

— Ничего нет тайного, что бы не сделалось бы явным» [10, 8, 235].

Величие человека в его личности И не то важно, узнают ли о твоем величии, а то важно, было ли оно. Ты сам — главный судья себя. Вот мысль Версилова.

Подросток просит Версилова раскрыть «великую идею», ко­торую якобы он знает. И Подросток пойдет по пути осуществле­ния этой идеи. Вот их разговор по этому поводу: «Ну, в чем же великая мысль?

— Ну, обратить камни в хлебы — вот великая мысль.

— Самая великая? Нет, взаправду, вы указали целый путь, скажите же: самая великая?

— Очень великая, друг мой, очень великая, но не самая; ве­ликая, но второстепенная, а только в данный момент великая: наестся человек и не вспомнит; напротив, тотчас скажет: «Ну вот я наелся, а теперь что делать?» Вопрос остается вековечно открытым» [10, 8, 235].

Л1ысль о «хлебах» не отвергается. «Иметь» тоже надо. Но не в этом смысл жизни. «Иметь» — этап промежуточный, принимае­мый некоторыми за завершающий. Ответа на вопрос об истинно великой идее Версилов здесь прямо не дает. Но из контекста его размышлений вытекает, что великая идея — быть собою, не опуститься г до безличности. В любых условиях, даже в тех, когда вокруг одни безличности.

Версилов познал мир. Разочарован в нем. И, однако, хочет остаться личностью. Ему это не всегда удается. Но в нем, но­сящем в себе борьбу, личностная сторона преобладает.

Версилов вспоминает годы своей молодости и противопостав­ляет бескорыстную молодежь тех лет современному поколению, которое «несравненно нас загребистее» [10, 8, 142]. Произошла эволюция жизненной ориентации. И живущих ради «быть» оста­лось до предела мало. Их Версилов именует «дворянством». Не номинальных дворян он именует личностями. А имеющего лич­ность именует дворянином.

Личностей мало, но достаточно, чтобы «хранить идею».

Позднее, в разговоре с Сергеем Сокольским, Версилов вер­нется к разъяснению «великой идеи», «великой мысли», той, что он полураскрыл Подростку. «Великая мысль — что чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без опреде­ления. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а напро­тив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде, разумеется» [10, 8, 242]. Здесь герой противопоставляет жизни сочиненной и отраженной, вторичной жизнь живую. И далее пытается разъяс­нить, что такое живая жизнь, отвечая на прямой вопрос об этом: «Тоже не знаю, князь; знаю только, что это должно быть нечто ужасно простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, еже­дневное и ежеминутное, и до того простое, что мы никак не мо­жем поверить, чтоб оно было так просто, и, естественно, прохо­дим мимо вот уже многие тысячи лет, не замечая и не узнавая» [10, 8, 243].

Версилов считает, что люди заблудились, ушли от первозданности, живут в созданном ими мире. Живут среди призраков, смотрят на мир через призму созданных теорий, находятся в плену этих теорий. И нет мысли о том," чтобы взглянуть на мир не через увеличивающие или уменьшающие (но всегда искажаю­щие) стекла. Не могут уйти из-под власти стереотипов. У них нет самостоятельности мышления и они не могут освободиться от тирании категорий.

В этом плане характерна запись Достоевского в одной из тетрадей, подтверждающая то, что мысли Версилова о живой и сочиненной жизни авторские: «Как люди свежие, неокалечившиеся мыслью, они не могут без смеху смотреть, как сознание хотят нам выдать за жизнь. Но сознание идет иногда еще даль­ше и еще смешнее: это когда оно хочет заменить жизнь теория­ми о ней, основанными на знании, прямо вытекающими из знания» [ЛН, 83, 251].

Живущие под властью категорий, теорий, живущие сочинен­ной жизнью противостоят личностям, живущим живой жизнью и непредвзято, без шор смотрящим на мир.

Жить живой жизнью можно не только тогда, когда оптими­стически смотришь на мир, но и тогда, когда взгляд этот бес­предельно пессимистичен. Будь личностью, а остальное прило­жится.