Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

В рубке очень недовольный мистер Форстер долго смотрел на часы, а потом не выдержал и спросил:

— Я что-то не соображу, мисс Павлова, сколько времени вы отсутствовали?

Командир был тут же, но в его механическом мозгу исчезло чувство порядочности, поэтому мне пришлось защищаться самой.

— Извините, сэр, меня задержал мистер Уэнрайт.

Вид у англичанина был рассеянный, когда он обернулся на своё имя. Моих слов он, по-моему, не слышал (к счастью) и, не переспрашивая, ушёл. Мистер Форстер проводил его недоумевающим взглядом.

— Опять эта женщина, мисс? — спросил он.

— Да, сэр. Она была в коридоре.

— Что она сказала? — задал он естественный вопрос.

— Что зло внутри стремится к миру зла, сэр. Её трудно понять.

В привычной обстановке рубки на меня снизошёл покой. Чего мне было бояться? Да, мы летим в очень опасную экспедицию, но экипаж выходить из корабля не будет, с учёными у меня контакта нет и не может быть, отсек корабля, где мы находимся, отдалён от пассажирских кают и кают-компании и даже форма у членов экипажа и пассажиров разительно отличается, так что светло-вишнёвый костюм Сергеевой в нашем коридоре сразу привлекал к себе внимание. А что мне до слов этой странной женщины? Какая-то книга, какая-то чёрная запись. Почему я решила, что речь идёт об одной и той же книге? Может, у командира своя книга, а у меня своя? А может, и книг-то никаких нет в действительности и они существуют лишь в больном мозгу сошедшей с ума от страха перед планетой женщины.

Однако когда мы шли в столовую — я в центре, а оба монстра по бокам — я уже не чувствовала неудобства от такой торжественности. Признаюсь сама себе, что я бы не была против, если бы бортинженер замыкал шествие и, так сказать, защищал тыл.

Пассажиры вели себя сдержаннее обычного, даже мосье Рок был задумчив. Сергеева отрешённо смотрела прямо перед собой, ела мало и неохотно. Державин часто посматривал на неё, словно боясь пропустить даже мимолётный взгляд, который она порой бросала на окружающих. Ей явно было не по себе среди своих коллег, и она лишь по необходимости сидела за одним столом с ними.

Первому штурману тоже было не слишком приятно в её присутствии. Я заметила это по тому, как он откидывался назад, чтобы не выделяться и не привлекать к себе её внимание. Я его очень хорошо понимала. Я и сама была бы счастлива не видеть её и не слышать и тоже сидела очень скромно. Лишь командир сохранял привычное ледяное спокойствие, глядя вокруг бесстрастными глазами, которые всё замечали.

Я тоже кое-что заметила. Во-первых, я заметила, что мисс Хаббард по-прежнему очарована испанцем, а в отношении сеньора Агирре к ней появилось что-то новое. Я сначала не могла понять, что именно проскальзывало в его новом чувстве, а потом уловила его взгляд, случайно брошенный на командира. Это, действительно, был случайный взгляд, но в нём не было прежнего относительного равнодушия пассажира к везущему его командиру космического корабля, в нём был новый, более доверительный оттенок, словно этих двух людей связывала общая идея. Не берусь судить, права ли я и не нафантазировала ли, увидев в случайном взгляде так много нового, но мне так показалось, а позже, когда все выходили из столовой, я заметила, как бережно, осторожно вёл свою даму сеньор Агирре, будто оберегая от невидимых опасностей, и поняла, что он не просто любит её, но и чувствует себя её защитником, рыцарем, все мысли которого сосредоточены на задаче спасти любимую. И тогда я подумала, а не предупредил ли командир испанца о пророчестве Серафимы Андреевны? Может, не полностью предупредил, а лишь наполовину, лишь о том, что касалось мисс Хаббард. Тогда ясно, почему взгляд сеньора Агирре, обращённый на мистера Уэнрайта, изменился. А впрочем, это всего лишь мои домыслы, в которых я не призналась бы никому, кроме своего дневника.

Второе открытие, которое я сделала, напрямую касалось некрасивой, белобрысой, мужеподобной горничной-финки. Оказывается, мисс Фелисити принимает огорчения повара весьма близко к сердцу, а это наводит на мысль, что сердце у неё нежнее, чем внешность. Она и за обедом прислуживала мне очень нелюбезно, и не стала, по обыкновению, интересоваться, не хочу ли я добавки, а лихо провезла огромный сосуд, содержащий суп, а потом и второе, мимо, остановив лёгкий передвижной столик лишь возле первого штурмана, с той стороны, где у него был другой сосед. Мне было больше чем достаточно и той порции, что клали мне на тарелку сразу, но поведение мисс Фелисити заставляло задуматься. Дольше гадать не приходилось: возле моего прибора не было солонки. Перец, горчица и прочие специи были, а соли не было. Как я теперь явственно поняла, утром на подносе не было солонки, поэтому мне и показалось, что чего-то недостаёт. Кстати, я оценила ум горничной: если бы она не подала мне вообще никаких приправ, это было бы слишком заметно и вызвало недоумение и даже прямые вопросы, а не подав лишь соль, она легко могла сослаться на забывчивость. Итак, это была месть за вчерашнюю обиду, которую я учинила повару, а так жестоко мстить может лишь женщина, чьё сердце задето.

От командира не ускользнуло поведение горничной, и он спросил меня по дороге в рубку:

— Мисс Павлова, что у вас вышло с мисс Фелисити?

— Сэр?! — попыталась я избежать ещё и этих запутанных объяснений.

— Я ведь не слепой, мисс, — сказал он своим ровным голосом. — Она не обращается к вам, проходит мимо, словно вас не существует… Я не могу делать вид, что ничего не замечаю.

Если я расскажу эту трагикомическую историю, то мистер Уэнрайт будет принимать меры, а я уже не могла вынести очередной суматохи вокруг своей особы.

— Ах это, сэр! — воскликнула я, будто только что поняла, о чём он толкует. — Так ведь я сама просила её не предлагать мне добавки. Мистер Георгадзе слишком хорошо готовит, и мне ни к чему лишние соблазны.

Поверил он или не поверил, определить трудно, но допрос прекратился.

В рубке я занялась своей новой теорией. Теперь, когда я поняла, почему бортинженер рвётся из кожи вон, доказывая своё рвение, я могла бы читать и заниматься посторонними делами, ни на кого не обращая внимания, потому что совершенно ясно, что на Т-23-7 я не полечу и биться за звание самого безупречного штурмана на всей планете мне ни к чему, однако подступы к решению проблемы так и не были преодолены, а это не позволяет бросить начатое, иначе останется ощущение собственной бездарности и бессилия, словно проблема мне не пор зубам. Вот если бы я увидела решение, то работу можно было бы и отложить, моей штурманской чести это не унизит, правда, тогда обидно было бы бросать дело на середине.

Итак, сидела я над своей работой и буквально ломала голову от умственных усилий, а другая часть моего сознания скакала по недавним событиям. По-моему, человеческое сознание может раздваиваться, разтраиваться и вообще раскалываться на несколько частей, так что человек думает сразу о нескольких вещах сразу. Параллельно работе я вспоминала о гордости несносного бортинженера, когда он говорил о том, что его заявление принято к рассмотрению. Какой-то дурацкий немец, не имеющий собственных мозгов и способный слушаться лишь приказов, рассчитывает полететь на Т-23-7! Не могу сказать, что меня притягивала эта планета, но мне было обидно, что я буду летать на своём старом космическом корабле с хорошо мне знакомыми Алексеем Афанасьевичем, Зиной и Сашей по дальним, но лишённым новизны маршрутам, а этот бортинженеришка, которого я не взяла бы с собой даже подсобным рабочим за его наглость и угодничество, полетит осваивать новые миры. И сидит себе тихо, как мышь, что-то сосредоточенно изучает, пользуясь тем, что в рубке никого, кроме меня, нет, а со мной можно не считаться. Я ещё могу понять, что на Т-23-7 полетит мистер Уэнрайт, если, конечно, благополучно вернётся из нашей экспедиции: этот сухарь без нервов и эмоций создан быть командиром в опасных экспедициях. Но мистер Гюнтер…! Меня удивляло, что кандидатуру мистера Форстера отклонили. По-моему, такому решительному волевому человеку самое место среди опасностей. Уж он бы перед трудностями не отступил. Отклонить кандидатуру мистера Форстера и принять к рассмотрению заявление ничтожного мистера Гюнтера!