Ника Созонова - Сказ о пути

— Я с нашей планеты, — возразил Алексей. — Уж в этом-то я уверен.

— Тем лучше. Тогда есть надежда, что кто-нибудь когда-нибудь вас узнает и поведает истину. Ну а пока — я снял вам квартиру, уплатив за два года вперед. Так что все это время беспокоиться о жилье вам не придется. Также я взял на себя труд зачислить вас сотрудником в одну из моих гостиниц, там как раз не хватает персонала. Думаю, эта работа прокормит вас до тех пор, пока вы не поймете, чем можете и хотите заниматься в дальнейшем.

— Зачем вам все это?

— Могу объяснить, если интересно. Вы производите впечатление неглупого человека и, возможно, поймете.

— Спасибо за столь лестное мнение о моих умственных способностях.

— Вы можете мне не поверить, но за всю карьеру я не совершил ни одного поступка, за который мне было бы потом стыдно, и ни разу не преступил закон. И дело не в том, что я отличаюсь особыми моральными качествами, мешающими мне так поступать. Вовсе нет. Я не христианин и не кришнаит. Я достаточно равнодушен — меня совершенно не волнуют судьбы голодных детей Африки, я никогда не жертвую на благотворительность, а нищие вызывают у меня не жалость, а рвотный рефлекс. Я просто ценю собственное душевное спокойствие. Пожалуй, это наиболее значимая для меня вещь в этой жизни. Душевное спокойствие и большие деньги несовместимы, скажете вы? И будете правы. В ста случаях против одного, и этот один — как раз мой случай.

Станислав обласкал собеседника взором умных насмешливых глаз и помолчал, ожидая ответной реплики. Не дождавшись, продолжил:

— Все было бы значительно проще, если б воспоминания остались при вас — в этом случае меня здесь не было бы сегодня. С другой стороны, я потратил бы намного больше средств, проведи вы всю жизнь в коме — так что я вполне прагматично радуюсь вашему выздоровлению. Заметьте: я не намерен облегчать всю вашу дальнейшую жизнь. Те, кто работают под моим началом, вышколены и трудолюбивы, и если вы не станете таким же, я без зазрений совести подпишу приказ о вашем увольнении. А когда через два года кончится срок съема квартиры, можете хоть ползать передо мной на коленях, хоть обивать лбом порог моего офиса — продлевать его я не стану.

— Этого вы от меня не дождетесь.

— Надеюсь. Но поверьте, хоть такая перспектива кажется вам чудовищной, я знаю, что говорю: люди очень быстро привыкают к халяве, и когда приходится от нее отказываться, даже врожденная гордость может куда-то испариться.

Алексей не счел нужным отвечать на это. Помолчав и поглядев на красивый закат за окном, Станислав вновь заговорил:

— Знаете, в том, что вы здесь, моя и только моя вина: я нарушил все мыслимые и немыслимые правила движения. Впервые в жизни. Я расстался с женщиной, которой доверял, которую знал много лет и никак не ожидал того, что она сделала. Мне казалось, я могу предугадать любую ее реакцию, любой поступок, но я ошибся. Ошибся в худшую сторону. Я был так зол и так расстроен, что ехал на предельной скорости, не замечая ничего и никого вокруг. Чудо — что вы стали моей единственной жертвой в ту дикую ночь… Пока я вез вас в больницу, пережил самые ужасные минуты в своей жизни. Поверьте, это не преувеличение. Мне казалось, если вы умрете, что-то в моей судьбе непоправимо сломается. И это будет уже второй слом — первый сотворила она, та женщина…

Потерев ладонь о ладонь (видимо, они вспотели), Станислав закончил суше и холоднее, словно жалея о проявленной слабости, толкнувшей на откровенность:

— Я никому не говорил и никогда не скажу того, что говорю сейчас вам. Не считайте все, что я сделал и делаю, попытками загладить свою вину. Я делаю это в первую очередь для себя, и лишь косвенно — для вас. И вот еще что. Здесь, в папке, я оставил немного денег — на первое время должно хватить. А сейчас я вынужден попрощаться: дела. У вас есть ко мне какие-либо вопросы?

— Когда я смогу выйти отсюда?

— А когда бы вы хотели это сделать?

— Чем раньше, тем лучше.

— Хорошо, я поговорю с доктором. Думаю, вас выпишут уже завтра.

Он неторопливо поднялся, кивнул на прощанье и направился к дверям, ставя ступни по-прежнему аккуратно и осторожно. У самого порога обернулся, угадав какое-то движение.

— Скажите, — пациент все-таки не выдержал, — почему именно Алексей?

— Все просто: так звали моего отца.

— Я похож на него?

— Нет, не думаю. По крайней мере, он никогда не смотрел на меня с такой смесью удивления и презрения, как это делаете вы. До свидания! Хотя, если честно, с большей радостью я бы сказал «прощайте».

Оставшись один, Алексей взял в руки папку. По паспорту его фамилия была Лазарев, а отчество Анатольевич. Фамилия порадовала — красиво и без излишеств, а вот отчество подкачало, хотя происхождение его было вполне объяснимо. 27 лет. Самое интересное, что была даже фотография — строгая и черно-белая, как положено. Происхождение ее было непонятно: в сознательном состоянии его не фотографировали, а в коме глаза закрыты. Приглядевшись, Алексей понял, что фото не его — нашли, видимо, очень похожего молодого человека. С весьма пустым и бессмысленным взором, кстати сказать. Неужели это оказалось проще, чем привести в больницу фотографа и сделать настоящий снимок?

Он отбросил паспорт, не рассчитав силы движения, и тот шлепнулся на пол.

Чужое все — имя, фамилия… даже лицо. Символично. Дийк — означает «чужой». Кто он и зачем он здесь? Существует ли он вообще?..

— Ты готов к небольшой прогулке? — Леля умудрялась открывать дверь бесшумно, и легкие шаги ее были неслышны, поэтому ее приход оказался приятным сюрпризом. — Я взяла на себя смелость заняться твои гардеробом, даже ботинки купила — размер, каюсь, взяла с твоей ступни, пока ты сладко спал. А еще я отпросила тебя у Анатолия Семеновича — но только на два часа. Правда, я молодец?

— Конечно! Ты умничка.

Как же она ему нравилась… Аж дух захватывало. Причем, от всего: от наклона головы к плечу, от детского пластмассового браслета на загорелом запястье, от смеха. Особенно от смеха: искреннего и неожиданного, как капель за шиворот или снежок, метко пущенный, не бьющий, но заставляющий гореть щеки.

Они вылетели из больницы пулей, вприпрыжку, словно дети, улизнувшие со скучных уроков в школе — в свободу, в радость, в лето. Воздух мегаполиса с его смогом и выхлопными газами показался Алексею нереально свежим и необыкновенным. Как, впрочем, и всё вокруг: люди, автомобили, дома. То ли это был контраст после долгого заключения в унылой больнице, то ли окружающий мир достигал его сквозь призму ощущений идущей рядом девушки.

Правда, прошагали они недолго: слабость почти атрофировавшихся за время лежания мышц заставила присеть на скамью в ближейшем же скверике.